Иоанна Хмелевская - Бычки в томате

Пиво, обычное и кислое молоко, апельсиновый сок... Ну, и вполне достаточно, никто от всего этого не запаршивеет.

— Должна тебе сказать, мне ужасно интересно, пройдет это у Алиции или нет? — шепнула мне Мажена — Ты как ду­маешь? Вы все-таки дольше знакомы.

— А леший ее знает, — ответила я, выбрасывая в мусорку косточки авокадо. — Мне самой интересно, я с этим еще ни разу не сталкивалась. Она жутко памятливая, вот только ни­как в толк не возьму, какой черт в нее вселился? Слышишь? Это не Юлия там говорит?

Мажена прислушалась:

— Вроде нет. Алиция на цветы переключилась, это теперь надолго. О, как бы не так, теперь Ромео что-то вещает...

— Надо будет Хане позвонить и выяснить, наконец, как же их зовут. Одно имя на двоих, да еще без фамилий — ма­ловато...

Ромео повысил голос до уровня включенного на полную громкость мегафона:

— Шампусик, если ты не очень устала, может, хочешь взглянуть на этот прелестный сад? Я видел в окно. Что за оча­ровательный уголок, сколько девственной свободы и буйного цветения жизни, если позволите так выразиться. Глаз не от­вести, просто феерия красок! Мне доводилось видеть подоб­ное в Крыму, во время путешествия с нашим атташе по куль­туре, большим моим приятелем. Можно хотя бы недолго по­любоваться, пока еще не стемнело...

Мы удивленно переглянулись.

— Интересно, как он умудрился хоть что-то разглядеть в том окне, если, насколько мне известно, его никогда не мы­ли? — задумчиво произнесла Мажена.

— И буйная растительность заслоняет его как минимум наполовину, — добавила я. — А мыли окно четырнадцать лет тому назад. Не представляю себе Алицию на террасе в это время суток.

— А что, комарики кусаются?

— Еще бы! Слушай, пока суд да дело, может, выгребем то, что у меня под кроватью? Она сказала, там полно всякого-разного.

— Да, уж. Полно — не то слово. В основном, тряпки. Ты права, пока гости тут, мы можем быстренько туда смотаться. Погоди, а собственно говоря, зачем?

— Ты что, не понимаешь? Там ведь будут Эльжбета с Ола­фом. Я-то в среднюю переселюсь за пять минут, а вот кро­вать в порядок привести так скоро не получится. Нет ли тут каких больших мешков для мусора? Раз тряпки, говоришь, то вряд ли они глаженые. Запихнем все в мешки и перетащим в ателье. Что скажешь?

— Алиция нас придушит, если мы оставим ее на съедение этому громкоговорителю, — убежденно заявила Мажена, но все-таки отправилась искать тару.

Я мобилизовалась и, как и обещала, переселилась в сред­нюю комнату. Процедура заняла минут десять. Мне было ин­тересно, надолго ли хватит терпения Алиции? Впрочем, она и не в таких переделках бывала и наверняка проигнорирова­ла весь этот поэтический помет. Мажена приволокла мешки. Мы выдвинули ящик из-под кровати. Там и правда были сплошные тряпки, рассовали все без разбору, старое и новое, по пакетам, и Мажена на цыпочках перетащила барахло в ателье, распихав там по углам.

— Это ж надо, сколько от этих гостей хлопот, — провор­чала она чуть ли не с восхищением, отирая пот со лба.

— Главное, что ты провернула эту операцию. Честь тебе и хвала. Пожалуй, мы уже можем вернуться и намекнуть, что пора обедать... Или ужинать. Без разницы!

И тут я услышала Алицию. Я всегда знала, что слух у нее отличный, и сейчас в очередной раз в этом убедилась. Она, вне всякого сомнения, прекрасно ориентировалась в том, что мы вытворяем, как нам казалось, абсолютно бесшумно, а ког­да поняла, что чистка конюшни подошла к концу, встала с дивана и поставила точку над «і».

— Мне кажется, обед уже готов, — милым тоном заявила она, прерывая излияния говоруна на полуслове. — Хотя это можно назвать и ужином, но неважно. Прошу вас, я уже ус­пела проголодаться, надеюсь, вы тоже. Прошу к столу...

Мажена завернула в ванную, чтобы сполоснуть руки, а я выглянула из коридорчика в салон: Юлия как раз выбиралась из кресла, Алиция осторожно ей помогала, Ромео услужливо стоял рядом.

И вдруг ни с того ни с сего у меня возникла неясная ас­социация... Господи, где же я это видела? Длинное, толстое, ползущее, черное? Да нет, серое! Приподняло свою переднюю часть, покрытую слизью... Нет, не слизью, а чешуей. Неболь­шими чешуйками. И почему это я чешую приняла за слизь? А, ясно, потому что она блестела. Что же это такое, где я мог­ла это видеть, в жизни, на картине, на марке? Точно, на мар­ке! Тьфу ты, черт, это ведь панголин![1]

С какого перепугу мне пришло в голову сравнение с та­кой пакостью? Совершенно растерянная, я застыла в кори­доре, пялясь на скульптурную группу в салоне. Кто же из них панголин? Алиция отпадает, Юлия тоже. Ужель Ромео? Мо­жет, в нем все дело? Но почему? На вид ничего общего. Муж­чина вполне приличной наружности, пусть не в моем вкусе, но не лысый, и не сказать, чтоб толстый. Разве что самую ма­лость, но уж, во всяком случае, от жира не лопается... Ну, есть в нем что-то такое скользкое, но уж точно никакой чешуи не наблюдается... Или этот панголин у него внутри сидит? Но тогда каким образом он может снаружи просматриваться? Ни о характере, ни о привычках этой милой зверушки я по­нятия не имею, тогда откуда такие ассоциации? Знать бы хоть, плотоядная она или как?

Ужин начался, а вместе с ним потекла и застольная беседа, несколько односторонняя. Кажется, говорили о морепродуктах, больше всего внимания уделяя омарам, лангустам и устрицам, которые, кроме вкусовых качеств, еще и способствовали разви­тию ювелирного дела. Мажена отказалась верить историям о счастливчике, которому удалось выловить жемчуг из устрицы прямо на ресторанной тарелке. Я практически к разговору не прислуживалась, всецело поглощенная своим открытием.

Ромео заливался соловьем. Манера у него была оригиналь­ная: любое замечание собеседника он подхватывал и с радос­тью развивал, углубляясь в такие дебри, что через пару минут уже все забывали, о чем речь и с чего, собственно говоря, все началось. Смысла во всем этом не было ни на грош, как, впро­чем, и в замечании о прелестях Алициного сада. Он разросся весьма буйно, и в данный момент являл собой образец полно­го хаоса, ибо пребывал в состоянии перепланировки, а един­ственное приличное место у самого дома я как раз два дня то­му назад завалила кучей сухих веток и сорняков. Полный иди­отизм. Подхалимаж чистой воды, да к тому же примитивный.

Алиция ни во что не вмешивалась. Похоже, она переста­ла слушать присутствующих еще раньше меня. Она только на минутку вернулась к действительности, когда на блюде осталась последняя половинка авокадо. За столом нас сидело пя­теро, три авокадо пополам — выходит шесть, а разрезанное авокадо нельзя оставлять надолго.

— Кто сжалится над авокадо? — спросила она, окидывая нас поощряющим взглядом. — Пожалуйста, не стесняйтесь!

— Шампусик, может, ты? — оживился Ромео. — Я знаю, ты креветки любишь.

— Нет, спасибо... — вежливо отказалась Юлия.

— Милые дамы, может быть, вы? Рекомендую, отличная вещь, и авокадо нужной зрелости, идеально мягкое...

Я, конечно, с моей любовью к креветкам, могла бы сло­пать сиротливую половинку в один присест, но мне стало лю­бопытно, что же будет? Я промолчала. Ромео смотрел на по­ловинку как-то не так... Жадно? С вожделением? Нет, скорее озабоченно и с грустью, совсем как моя тетка, которая в сво­их гостей, даже если они лопались с пережора, обязательно из принципа запихивала все, что стояло на столе, за исклю­чением посуды и столовых приборов.

Все, кроме Ромео, в один голос дружно отказались.

— Ну, не пропадать добру... — произнес Ромео, с деловым видом потирая ладони.

И в одну секунду все умял! У Мажены в глазах мелькнуло что-то неуловимое.

На чай, кофе и печенье с распродажи все перебрались в са­лон. Ромео продолжал токовать, как глухарь на ветке. А я об­наружила новую проблему. Где, черт возьми, нам с Маженой угнездиться, чтобы поболтать в спокойной обстановке? Ну ладно, не буду лицемерить: не просто поболтать, а всласть по­сплетничать.

Основательное и всестороннее обсуждение новых гостей ка­залось мне делом абсолютно безотлагательным и необходимым. Меня так и подмывало заняться этим как можно скорее, и, су­дя по блеску в глазах Мажены, наши стремления совпадали.

И где прикажете это делать? Вообще-то дом Алиции, хо­тя и не впечатлял гигантскими размерами, отличался прилич­ной звукоизоляцией, и хорошо слышны там были только дикие крики, но мной почему-то овладела навязчивая идея, что свободы нам больше не видать. Здесь теперь другие распоря­жаются. К Юлии, пожалуй, это не относится, ясно, что она сегодня очень устала, зато от Ромео подозрительно попахива­ет... Вот только чем? Жуткой пронырливостью? Желанием во все встревать? Болезненным стремлением во что бы то ни ста­ло взобраться на пьедестал и купаться в лучах славы? К тому же он между делом похвалился, что у него отличный слух. К чему бы это? А вдруг он собирается подслушивать? Нет, ерунда все это, если бы собирался, то врал бы, что глух как сивый мерин. Мне стало неловко, что я подозреваю его в лов­качестве без всяких на то оснований.