Дени Робер - В паутине Матильды

– Паршивый индеец, мы его укокошили, Рой!

– Осторожно, Кит, там есть другой!

Я поворачиваюсь и, не целясь, пускаю пулю. Со ста метров я попадаю между глаз. Мы смотрим, как он скатывается в каньон.

– Дай мне его прикончить, Рой!

Я приближаюсь к мерзкой голове краснокожего. У меня нет жалости. Этот подонок убил мою мать и изнасиловал сестру. Его глаза блестят.

– Прикончи его, Кит!

Нажимаю на курок. Мозги индейца взрываются.

Какое удовольствие мы получили! Кто-то нам досаждал. Мы стреляли. Он умирал. По-настоящему. Крупнокалиберным ударом я уничтожил подружек своей матери. Я размозжил голову сыну Бидушей, который в драке был сильнее меня. Лазерным пистолетом я прочерчивал своего отца. А потом он удивлялся, что я не отвечаю ему за столом. Я не разговариваю с покойниками. Чертова задница.

Я не устал, просто немного утомился. Варим кофе. Вернер говорит:

– Черт, хочу трахнуть кого-нибудь, а ты?

Я вяло киваю головой. Хотеть – это слабое слово. Мой член упирается в штаны, это мой единственный живой орган. На «форде» его матери мы выезжаем из гаража. Едем в город.

– Предупреждаю, что к шлюхам я не пойду, – говорю ему.

– Почему? Боишься подцепить что-нибудь?

Я очень далек от его гигиенических предосторожностей, просто боюсь, что мне будет не так просто расслабиться. Вижу, как я поднимаюсь с девкой, смотрю, как она раздевается, как я кладу билет в двести франков на ночной столик, как она моет меня, как вставляет в себя мой член, как я смотрю ей в глаза, как кладу руки ей на шею и вхожу в раж. Сжать сильнее. Еще сжать. Я хочу видеть мертвую шлюху. Я хочу трахать мертвую шлюху.

Я мелю вздор.

Привокзальный квартал. Вернер останавливается возле высокой блондинки. Спрашивает, где девка, которую зовут Бригитта. От высокой блондинки воняет мочой. Она не знает. Хватает Вернера за руку и прижимает к своим горам белого мяса, которые вот-вот разорвут ее блузку с блестками. На зеленых замшевых шортах в обтяжку разводы от пятен пота.

– Отстань, Марио, ты же знаешь, что я люблю только женщин.

Уходим. Вернер говорит:

– Черт, если бы меня видела моя мать! Хохочем. Мразь!

– Ты часто ходишь к шлюхам? – спрашиваю его.

– Это зависит от периода, – хмуро отвечает Вернер.

И добавляет:

– Понимаешь, со шлюхой иногда даже лучше, чем с обычной бабой. Ты идешь к ней только для этого, и она это знает. Ты платишь и спокоен.

– Как животные, – говорю ему.

Вернер смеется. Я тоже. Не надо мне было пить его неаполитанское вино. Поворачиваем в город. Куда идти – не знаем. Мне хочется увидеть, пришла ли уже Лена к Мари. Мы перед ее домом. Почтовый ящик пуст, входная дверь не заперта. Бесшумно поднимаемся на четвертый этаж. Прижимаюсь ухом к двери. Ничего. Я не знаю, что на меня нашло, но я нажал изо всей силы три раза на звонок. И мы тут же перебежали на верхний этаж. Слышим, как открывается замок. Выходит Мари, в пижаме. Спрашивает сонным голосом:

– Лена, это ты?

Дверь захлопывается за ней. Мы сидим на корточках, прыская в темноте.

– Черт, хочу в туалет, – говорит Вернер.

Мне приходит в голову мысль использовать для этого коврик у входной двери Мари. Вернер не заставляет себя упрашивать.

Я как раз проткнул колеса машины Мари, когда недалеко от нас останавливается «ре-но-25». Мы спрятались. Лена быстро целует сорокалетнего типа при галстуке, который сидит за рулем.

– Это депутат Бертье, – шепчет мне Вернер.

Лена стучит каблучками по влажному асфальту. Поднимается в темноту. Машина отъезжает. Слышим ее крик, видимо, она обнаружила «подарок» Вернера перед дверью. Вопль отвращения. Мы покатываемся со смеху и убегаем.

Возвращаться не хочется. Пропускаем по последнему стаканчику у «Милорда» – это самая допотопная дискотека в городе. Девицам пришлось одним возвращаться домой. Несколько солидных парочек трутся бедрами в темноте, два типа в расстегнутых до пупа рубахах трясутся под бразильские мелодии. У Вернера новая идея:

– Протокол 3615! У меня оттуда две приятельницы, и они неплохо устроились, – воодушевляется Вернер.

Моя машина оставлена у него, и я следую за ним с единственным намерением – как можно быстрее вернуться домой и лечь спать. Но Вернер настолько возбужден, что я соглашаюсь спуститься с ним в его погреб и посмотреть одно прекращенное уголовное дело.

Раньше, когда я еще только начинал работать в «Репюбликен», я частенько закрывался здесь по субботам с бутылкой вина. Я садился за какое-нибудь старое досье и до боли в зрачках читал его коллекцию. Особенно мне нравились истории об изнасилованиях, я просто упивался самыми жуткими протоколами. Вернер мало комментировал. Он говорил:

– Прочитай это, – с видом явного превосходства.

Я вспоминаю о признаниях одного тридцатилетнего рабочего. Он изнасиловал девочку шести лет, перерезал ей горло и выбросил тело в мусорный бак. Вместо подписи он ставил крест. Я вспоминаю слова этого типа, отпечатанные инспектором. Опечатки. Журналисты и адвокаты давно уже пользуются компьютерами, а судьи и полицейские все еще печатают на допотопных машинках старых писателей. Это занимает целые часы. Обвиняемый повторяет по пять раз одну и ту же фразу. Я помню эти фразы, которые напечатал полицейский. И как только уселся в кресло, они тут же всплыли в памяти. Я вновь вижу эту сцену. Печатающий полицейский и рабочий, который пять раз повторяет одно и то же.

Вернер бренчит на пианино, я сижу в кресле со стаканом в руке. У меня не выходит из головы, что все мы свирепые звери. Чем мы отличаемся от этого рабочего? Я имею в виду чисто физически. Может быть, у нас мозг больше? Этот чернорабочий был влюблен в маленькую девочку. Он совсем не хотел ее убивать. Это пришло само собой. Его мозг остался на уровне ребенка. А член вырос. Он не понимает. Я думаю о мозге Матильды. И о моем.

Возможности «Минителя» для меня открыл Габи. Он, влюбленный только в одну девушку, неожиданно для меня занимался онанизмом перед экраном компьютера. Однажды вечером я без предупреждения нагрянул к нему, изображая неожиданный приход полиции. Дурацкая игра. Я распахнул дверь и заорал:

– Не двигаться, полиция!

Он даже не пошевелился. Он стоял перед светящимся экраном своего «Минителя». Его плавки валялись на полу среди дискет компьютера, а член был все еще напряжен.

– Ты доконал меня, – сказал Габи.

Я убрал полицейскую карточку. Зло было совершено. Габи надел плавки и объяснил мне функционирование аппарата. Но мне так и не удалось представить женское тело за экраном. Ничто не заставит меня прикоснуться к экрану, даже протоколы Вернера. Я в полудреме. Никто не заставит меня пошевелиться. Так я думал, пока вдруг Вернер, белый как полотно, не начал трясти меня за плечо. Было пять часов утра.

– Вставай! Как начинается фамилия Матильды, с «В»? Виссембург?

– Да, – говорю я с полузакрытыми глазами.

– Иди посмотри!

Я еле тащусь к экрану. Читаю:

«Быстро возвращайся домой, у меня новости от Эмиля.

Даже если бы через меня переехал поезд, то и это на меня не так бы подействовало.

Мне понадобилось лишь пять минут, чтобы добраться до дома. Вернер так и не понял, для чего такая спешка. Открываю дверь кабинета. Матильда в рамке изображает мудрую бабулю. Улавливаю ехидную улыбку на ее неподвижных губах. Провожу рукой по экрану «Минителя». Горячий. Усаживаюсь в крутящееся кресло. Откидываю голову и жду, что она вот-вот появится. Что она будет разговаривать со мной. Что она мне все объяснит.

Иди, я жду тебя.

Рано утром маленькая Гаэль стучит в мою квартиру. 10 часов. В руках у нее круассаны:

– Держи, бабушка просила отдать их тебе.

Появляется кумушка Безар:

– Надеюсь, что она вас не разбудила?

– Что вы, уже час, как я встал, – вру ей.

– Может, посмотрите за ней, пока я схожу к врачу?

Гаэль хлопает в ладоши:

– А где твои рыбки?

– Умерли, – отвечаю ей, закрывая дверь квартиры.

Я даю ей несколько журналов, пачку фломастеров, блокнот и включаю телевизор. Сейчас время японских мультиков, Гаэль их обожает. Я пользуюсь этим, чтобы засунуть голову под кран. Ночь была тяжелой. Матильда предстала передо мной во всех цветах. Я спал, должно быть, всего часа два.

– Кто это? – спрашивает Гаэль, показывая на портрет над «Минителем».

– Старая колдунья.

– Она злая?

– Очень.

– Даже с детьми?

Над этим вопросом надо подумать.

– Ну, не с маленькими.

– А разве бывают большие дети?

– Слушай, Гаэль, может, лучше порисуем?

Я рисую поросят и варю кофе. Я еще не успел прикончить круассаны, как она снова пристает ко мне:

– А почему умерли твои рыбки?

– Я забыл их покормить.

– А что написано у тебя на стене?

– Ничего, просто слова.

– А что значит «педик»?

– Это значит, что это написал плохой дядя, чтобы рассердить меня.

– Кто это?