Алексей Егоренков - Земля точка небо

Хрен его знает, допустим, центра Галактики.

– И получается, – рассказывал Дмитрий. – Что никто из нас вообще не контролирует, куда он движется во вселенной, и все наши как будто непредсказуемые перемещения – это просто наложение одной траектории на другую, круг, помноженный на круг, помноженный на круг.

– Это спираль, – прохрипел Максим, ухмыльнувшись понимающе. – Это воронка.

– Нет смысла бороться, – сказал Дима, теперь невидимый. – Нужно просто сесть вот так.

Макс оглянулся. Дмитрий теперь сидел позади. Он тонул в мягкой обивке, глядя в никуда, и полностью сгруппировался, уперев локти в переднее сиденье, подобрав колени, готовый спрятать в них голову в любой момент.

– Нет, – Максим отвернулся и покачал головой, еще ухмыляясь пустому зеркалу. – Нет, я вырвусь. Одним резким движением. Седьмая космическая – щелк!

– И так ты умрешь?

– Так я проведу черту.

Одну решительную прямую в целом мире кривых дорожек.

Щелк.

Макс очнулся и посмотрел на спидометр.

Седьмая космическая.

Впереди, у горизонта, шоссе резко брало в сторону, и навстречу капоту машины сосновым частоколом скалился лес.

Далеко? Отнюдь. Не при такой скорости. Макс быстро прикинул в уме.

Ему осталось жить четыре секунды.

«А что насчет жизни перед глазами, хор, тоннель, все дела?», – запоздало подумал он.

Три.

Уж слишком буднично приходилось сидеть и ждать.

Два.

И вдруг это чувство, шквал несущихся образов, как будто клетки тела шепчут тебе: «всё будет хорошо… всё будет хорошо… всё будет хорошо…» – и радость плещет в лицо тёплой волной, скользит по коже солнцем из самых ярких твоих дней, касается твоих волос губами самой нежной девушки, что ты встреча…

– Бог? – перебил Максим. – Бог, это ты?

Но чувство ушло, оставив только пустой салон, и пресные звезды в окне, скучный космос, в котором никогда, сроду не было и не будет жизни.

Макс вынырнул.

Один.

И свистящий визг разорвал пространство в скользкие полосы. Позади грохнуло железо. Мир тошнотворно завертелся и двинул Максиму в лицо. Смерть, – ровная, серая, как бычий пузырь, смерть потеснила всё. Макс коротко хлебнул глоток давящей боли, и лишь вкус крови остался меж его зубов, утекая вслед за сознанием.

Этот вздох оказался последним.

На высоком парапете, когда солнце едва подкрасило вершины самых высоких башен, и тени еще не успели расчертить асфальт, Лиза сунула руку в карман, больно ткнув Максима в ребра.

– Вот, – сказала она, ворочая локтем. – Держи.

И протянула ему старый мобильник. «Сименс», давняя царапина поперек экрана.

– Зачем мне это?  – спросил Макс. – Выбрось.

Он ухватил мобильник двумя пальцами, думая взять его и швырнуть подальше, но Лиза отдернула руку.

– Нет, – сказала она. – И обещай мне, что он всегда будет у тебя. И всегда будет заряжен.

– Всегда? Он и года не протянет, – фыркнул Максим.

«Не говоря обо мне», – этого он не стал добавлять.

– Сколько протянет, столько и будет. Год так год. Обещаешь?

– Но чего ради?

Лиза нахмурилась, разглядывая кончик туфли.

– На всякий случай.

– Какой? На тот случай, если он позвонит?

– Да.

– Напомнить те…

– На тот случай, если он жив, – теперь Лиза смотрела прямо на Макса. – И на случай, если это – одно большое недоразумение.

– Угу, – сказал Максим. – Я понял. Твое доверие ко мне безгранично.

– Если бы я не верила, – Лиза не отводила глаз, и Максу пришлось отвернуться самому. – Я бы не сидела рядом с тобой.

– Значит, тебе нужен самообман?

– Мне нужно знать, что я сделала для него всё.

Максим вдохнул и выдохнул сквозь зубы.

– Хорошо, – он вытянул руку, не глядя. – Давай трубу. Если Дмитрий выжил, уверен, она его очень обрадует.

Лиза не ответила, но потертый «Сименс» мягко улегся в его ладонь. И еще что-то, следом.

Паспорт Димы, засаленный и блеклый, с обглоданными углами и линялым гербом.

– В конечном итоге вы уцелели, да? – гулко спросили в коридоре.

Лысый доктор нырнул в палату как в укрытие, стаскивая на ходу пальто, бежевое, длинное и слегка дамское. С доктором в комнату ворвался запах горелых листьев, осколки колючего холода, – и мне до боли захотелось оказаться на улице.

Где его носило третий день? Я исписал пачку бумаги, попросил у санитара еще, но больше не принесли. Только забрали эти. Где их теперь искать – неизвестно. Скорее всего уже нигде.

– Они у меня, – признался лысый доктор, оглушительно падая на сетку кровати.

Он раскрыл тонкий портфель и вернул мне стопку истрепанных слипшихся листов.

– Читал под кофе, по темени. Простите, днем недосуг.

Где он пропадал, можно узнать? В больнице становится опасно. Меня здесь ненавидят. Я жду со дня на день укола серой. Или чем-то с окончанием «зепам». Мне показывали, во что превращаются люди после этого.

Доктор сложил руки перед собой, будто сжимая невидимый глобус.

– Вы скажите мне следующее, – потребовал он. – Меня направляют инспектировать некое отделение. Да и клинику в целом, не важно. Приехали, видим антисанитарию, упадок, мор и глад. Хорошо. Допустим. Подумаешь. Бывает и хуже.

Невидимый глобус раскололся на два полушария.

– Итак, в ответ на характеристику от меня требуют бюджет. Запросто. Даем бюджет. Оптимизируем. Вот это, например, отделение, – лысый доктор кивнул по сторонам. – Как думаете, сколько человек здесь было вылечено?

При мне – нисколько.

– Не только при вас. А вообще нисколько, по большому счету. Здесь и не должны лечить. Здесь должны заботиться. Вы много заботы видели за свое пребывание?

И он решил закрыть сексопатологию. С ее наркологией.

– Это решать не мне, – инспектор стукнул пальцем о свою гладкую макушку. – Это решат там.

И указал куда-то за окно.

– Я могу лишь рекомендовать, – он заворочался, скрипя кроватью и шурша бумагами. – Сократить затраты в этом направлении… социопаты, наркоманы… кто здесь им поможет, им нужны близкие, семья. Меня же беспокоят… беспокоят люди на вашем, как его, «буйняке», допустим. Или пациенты других отделений. Шизофрения, олигофрения, серьезные случаи. Такие, кому нужен профессиональный уход, кто сам не выживет. Касательно же остальных – моя задача, как медика – лишь убедиться, что в другом месте им будет лучше.

Касательно остальных?

– Таких, как вы, – и он впервые уставился прямо мне в лицо, зафиксировал меня цепкими колючими глазами. – Ну что? Будем убеждаться?

Что ему нужно?

– Спросить, как и почему – внимательно, пожалуйста – как и почему вы оказались здесь?

И доктор поднял к потолку указательный палец.

Я промолчал. Это слишком долгая история. Мне не хотелось пересказывать ее снова.

– Хорошо, начнем по порядку, – доктор снова завозился на койке. – Почему вы не умерли?

Потому что меня спас…

– Господь всемогущий, конечно же. Старик с бородой. Невидимая высшая сила. Что я говорил вам про иррациональный путь?

Это правда. Как иначе? На седьмой космической…

– Подушка безопасности?

Не при такой скорости. Лобовое столкновение…

– Кхм! – лысый доктор громко оборвал меня. В его руках хрустнул лист бумаги, и доктор принялся читать, подчеркнуто коверкая мой тон. – Свистящий визг разорвал пространство… Позади… позади грохнуло железо. Мир тошнотворно завертелся – я не вижу здесь лобового столкновения. Напротив, мне сдается, кто-то в последний миг выжал тормоза, нет? И почему он это сделал?

Возразить было нечего.

Да. Потому, что хотел жить. Потому, что хотел исправиться. Хотел быть нужным.

– И кто же спас его? Бог? Или… – доктор вытащил предмет, смутно знакомый мне.

Кожаный бумажник. Он медленно вращался на обрывке стальной цепочки. Лысый доктор раскрыл его как маленькую книгу и сунул мне под нос. В отделении, где хранят фотографии близких, оказался квадратик зеркала.

В нем отражался Макс. Коротко бритая макушка, худое лицо, белый шрам в углу рта – но это был Максим, тот самый Макс, который погиб в салоне «мерседеса», но решил остаться еще ненадолго, чтобы всё исправить.

Этим лысый доктор не доказал ничего. То чувство, настигшее Максима в последний миг жизни – оно не принадлежало ему.

Не принадлежало мне. Я никогда такого не ощущал, ни прежде, ни потом. Сколько ни пытался, сколько ни погружался на дно – мне так и не удалось вернуться. Не удалось еще раз повидаться с ним. Как его ни зови. Бог. Сила. Присутствие.

– Осмелюсь предположить, что вы искали не там, – инспектора невозможно было увлечь. – И, видно, сначала нужно просветить вас, как работает сознание.

Он говорил дотемна. Я спрашивал, и он снова говорил. У меня осталась тысяча вопросов, но в итоге лысый доктор ушел, заявив, что ему когда-то необходимо спать.