Юлия Кузнецова - Выдуманный Жучок

Ночью мама забирается ко мне в кровать — лишних коек нет, а спать на стуле не очень удобно. От неё пахнет сигаретами, но главное — мамой.

— Откуда ты узнала про азбуку Морзе? — спрашивает мама.

Она выдыхает слова, как дым от сигарет.

— Знаешь, — говорю я, — ты, наверное, права. Это был Выдуманный Жучок. Но от этого он ещё больше настоящий. А ещё знаешь что? Я никогда больше не буду плакать от уколов.

Послали нас с мамой на УЗИ. Надо подняться этажом выше, в отделение общей хирургии.

Тамошние дети — здоровые слонята по сравнению с нами, нейрохирургическими. Особенно с теми, кто худой от химиотерапии. Они носятся по коридору, прихрамывая или поддерживая забинтованные руки, катаются по очереди в инвалидных колясках и хохочут над гипсами. У нас в отделении никто не хохочет над проводками, которые из головы торчат или над капельницами с химией. Ещё у этих есть игровая комната, с карандашами и телевизором, и куча свободного места, чтобы в прятки играть. А мы даже спим с мамами, потому что коек не хватает.

А они всё равно нам завидуют, потому что мы с мамами лежим, а они — без. У них и игровая потому, что они без мам, и чем занять себя, не знают.

В коридоре мама вдруг меня придерживает и шепчет:

— Подождём!

— Нам же сказали — в двенадцать.

— Там всё равно очередь.

Мама разворачивается к лестнице. Я заглядываю в общее. У кабинета УЗИ сидит, заложив нога за ногу, девочка из наших, нейрохирургических. Крутит «йо-йо». Всё круглое и гладкое — и «йо-йо», и коленка, торчащая из-под халата, и девочкина голова, не прикрытая платком.

Я поворачиваюсь к маме:

— Ты лежишь тут со мной с двух месяцев, когда поставили первый шунт. И всё ещё думаешь, что раком можно заразиться?

— Я не её боюсь, а её мамы.

— Почему?

— Она нам завидует. У нас-то всего лишь шунт…

Мимо нас с гиканьем проносятся «слонята» из общего. Они играют в автобус из двух инвалидных колясок.

— Если ты завидуешь им, — говорю я, кивая на «слонят», — это не значит, что все завидуют тебе.

— Тебе не понять, ты не мама.

— Мама — это кто? Чёрствая завистливая кракозябра?

Я чувствую, что секунда — и взорвусь. Но тут замечаю — по стене ползёт Выдуманный Жучок. Я иду за ним. Он ползёт прямо к кабинету УЗИ, а потом перелезает по полу к креслам и устраивается на ручке того, в котором сидит девочка с «йо-йо». Мама с несчастным видом плетётся сзади. Я сажусь рядом с девочкой и замечаю, что её мама почему-то гордо вздёргивает нос.

Мы молча сидим и ждём.

— Началось? — спрашивает Жучок.

— Ага, — киваю я.

Это мы о моём дурацком характере. Только что я спорила с мамой, а теперь сижу рядом с лысой худой девочкой и понимаю: мама права. Они и правда завидуют. И думают, что мы их жалеем. И показывают, что наша дурацкая жалость им не нужна.

— Плюнь, — предлагает Жучок, — ты вон сюда посмотри.

Он осторожно переползает к девочке на рукав халата. Я слежу за ним и вдруг вижу — из халата торчит брелок. И не просто брелок — связанный из ниток крошечный Майк Вазовски! Герой моего любимого мультика, «Корпорация Монстров»! Я разглядываю Майка во все глаза. Девочка вдруг поворачивается ко мне и спрашивает:

— А что у тебя?

Странно, дети не спрашивают о диагнозе. Это любимая тема разговоров мамаш.

— Просто шунт, — пожимаю я плечами, но тут же, спохватываясь, вспоминаю об их зависти, — но нужно каждые четыре года ложиться, чтобы его меняли.

Мне ложиться каждые четыре недели, — отмахивается девочка, — я спрашиваю, что у тебя на DVD.

Она показывает на DVD-плеер, который сжимает в руках моя мама.

— «Мой сосед Тоторо», «Новые приключения Красной Шапочки», «Мадагаскар», — радостно перечисляю я, — хочешь дам посмотреть? А ты мне дашь поиграть…

— Ничего нам от вас не надо, — обрывает меня мама девочки и тянет дочь за руку, — вставай, наша очередь.

Во взгляде моей мамы ясно читается: «я-тебе-го-ворила». Но я думаю о Майке Вазовски. Меня поражает догадка: может, она сама его связала?! Это было бы круто, очень круто.

Они выходят минут через двадцать. У девочки лицо недоумевающее, у мамы — испуганное.

— Что мне, правда, лучше? — спрашивает девочка.

— Тише, Анька, не сглазь! — шипит её мать и тащит вниз, к нам.

Моя мама берёт меня за руку. У неё ледяная рука.

— Надо было выкурить сигарету, — вздыхает она.

Жучок кивает: он знает, какие слабые нервы у моей мамы. А узист не знает: он говорит, что ничего хорошего в моей голове не видит.

Мама зеленеет.

— И плохого тоже, — запоздало добавляет узист, — и вообще, она у вас худенькая такая. Вот перед вами девочка была. Она потолще вашей, хотя и после химии. Всё дело в белковых коктейлях.

Я давно заметила — в больнице всё наоборот. Врачи любят давать советы, как нас кормить. Медсёстры и нянечки — как лечить. А дети утешают мам, а не наоборот.

— За что мне это? — чуть не плачет мама в коридоре нашего отделения.

— Мам, да ладно. Он же сказал: ничего плохого. Всё идёт как надо. Операция только вчера была. Ты забыла: я тебе после наркоза сразу улыбнулась! Игорь Маркович сказал, что это самое главное.

— А вдруг он не приживётся?

— Через неделю увидим.

— Ещё неделю спать на стуле и не мыться? Я не могу больше.

— Да ладно. Мам, а ты видела, какой брелок у этой Ани был классный? В виде Вазовски?

— Нет!

— Жаль. Мне бы такой, и я была бы самым счастливым человеком на свете.

— Не брелок тебе, а здоровье надо, — в сердцах роняет мама и решительным шагом идёт в палату интенсивной терапии, где лежит Аня.

— Извините, — говорит моя мама Аниной, — а где вы покупаете белковые коктейли?

— Я с вами разговаривать не стану, — отрезает Анина, — у вас такой вид, будто у нас чума, а не рак.

Она говорит яростным шёпотом — в двух метрах от Аниной ноги спит грудной ребёнок с перевязанной головой.

— Да нет же, я просто немного смущаюсь…

Я их не слушаю, неинтересно. Я приближаюсь к Аниной койке. Девочка лежит и сматывает нитки в клубок. По одеялу у неё ползает Выдуманный Жучок, машет мне лапкой. Неужели она его не видит?

— Аня, — с замиранием сердца спрашиваю я, — а ты сама связала Вазовски?

Она кивает, да и я вижу: нитки в клубке того же цвета, что и Вазовски.

— Обалдеть, — выдыхаем мы с Жучком хором.

— Ты извини, что я хвастаюсь, — говорит Аня, — но я и, правда, очень классно вяжу. Научить не могу, у меня терпения не хватит. Только могу тебе что-нибудь связать.

— Не надо меня учить! — отмахиваюсь я. — У меня терпения не хватит учиться. Лучше свяжи.

— Что?

— Вазовски. Точно такого же. И ещё: семейство ежей. Я видела таких в каком-то детском журнале.

— Уходите из нашей палаты немедленно! — шипит Анина мама. — Очень нужны тут ваши микробы!

— Мам, — говорит Аня, — ты боишься, что они станут нам завидовать?

— Чему тут можно завидовать?!

— То есть считаешь, у меня — худший диагноз в больнице?

— Конечно, нет!

— И доктор так не считает. Вот и скажи им, где папа берёт белковые коктейли, не вредничай.

Аня берёт меня за руку и притягивает к себе:

— Насчёт ежей — замётано. А с этими мамами одни проблемы, да?

— Ага. Счастливые эти, из общего хирургического. Делают, что хотят без мам.

— Точно. А тут пока маме объяснишь, что к чему, сама станешь бабушкой.

Под наш смех мамы мирятся. Кажется, им обеим немножко стыдно.

«Жили-были в одной больнице два хирурга, — рассказывает Аня вязаному Ёжику-папе, — один был большой, страшный и очень глупый. Звали его Александр Степанович. Другой был маленький, умный и очень добрый. Звали его Игорь Маркович».

— Аня, тебя завтра во сколько берут? — перебиваю я. Мы пытаемся натянуть на ежей одёжки от Барби.

Пока не очень получается: у кукол размер в пять раз меньше ежиного.

— В двенадцать, после малышей.

— У тебя же самая сложная операция.

— Тем более. Нельзя, чтобы мелкие столько не ели. А я вообще могу не есть. После химии совсем не хочется.

— Жучок говорит, что надо есть.

— Тоже хочу увидеть Жучка.

— Вон, сидит на журнале.

— Не вижу. Жалко. Как ты думаешь, ему можно со мной в операционную?

— Ты всё равно от укола спать будешь.

В прошлый раз я не заснула. Очень страшно было. Хотя и светло. Там над тобой огромный плафон опускают, а в нём штук десять лампочек. Очень светло и очень страшно.

— Думаю, Жучку можно. Только пусть наденет повязку и халат.

Аня фыркает.