Мери Элизабет Додж - Серебряные коньки

– Полно, полно, не говорите о деньгах. В них у меня никогда не бывает недостатка, но благодарность я получаю далеко не всегда. Ваш сын, – прибавил он, кивнув на Ганса, – с избытком заплатил мне, когда поблагодарил меня.

– Должно быть, и у вас есть сынок, мингер? – спросила Метта, очень довольная, что доктор стал так общителен.

Лицо Бёкмана снова омрачилось. Он откашлялся – Гретель показалось даже, что он зарычал, – и не ответил ни слова.

– Извините мою жену за этот нескромный вопрос, мингер, – сказал Рафф. – Она задала его только потому, что на нее сильно подействовал разговор, который был у нас до вашего прихода. Один молодой человек дал мне поручение к своим родным, а оказывается, что они уехали отсюда.

– Их фамилия Бумпгоффен, – прибавила Метта. – Вы их знали, мингер?

– Да, – коротко ответил доктор. – Очень неприятные люди. Они уже давно переселились в Америку.

– Говорят, что в Америке живут одни только дикари, – сказала Метта. – Но может быть, у вас все-таки найдется там какой-нибудь знакомый, мингер?.. Было бы хорошо, Рафф, если бы можно было передать Бумпгоффенам поручение молодого человека и часы.

– Пустяки, жена! Разве можно затруднять такими вещами доктора, у которого столько забот с больными? Мы даже не знаем точно, был ли это сын Бумпгоффена или кого другого.

– Нет, Рафф, я уверена в этом. У Бумпгоффена был сын Ламберт, и на часах вырезано Л и Б. Не понимаю только, зачем тут вставлено Д. Не угодно ли вам взглянуть, мингер?

И она протянула Бёкману часы.

– На них вырезано Л, Д и Б? – воскликнул он, бросившись к ней.

Невозможно описать сцену, которая последовала за этим. Поручение юноши было, наконец, исполнено: часы были переданы отцу – рыдавшему, как ребенок, доктору Бёкману.

– Лоренс! Мой Лоренс! – восклицал он, глядя на часы, которые не выпускал из рук. – Ах, если бы я знал это раньше! Мой Лоренс – бездомный скиталец!.. О, Боже! Он, может быть, страдает… Может быть, уже умер!.. Подумайте, ради Бога, подумайте хорошенько, Бринкер! Что говорил мой сын? Куда нужно было послать письмо?

Рафф грустно покачал головой.

– Попробуйте припомнить! – умолял его доктор.

– Не могу, мингер, – со вздохом ответил Рафф.

Горе доброго доктора глубоко тронуло Ганса. Он забыл, что перед ним знаменитый хирург, и нежно обнял его.

– Я найду вашего сына, мингер. Он где-нибудь да должен же жить. Я буду искать его везде, посвящу этому всю мою жизнь. Мама может теперь обойтись без меня. Мингер, пошлите меня, куда потребуется!

Слезы полились из глаз Гретель. Ганс хочет поступить хорошо, но… Но как же они будут жить без него?

Бёкман не отвечал и, не спуская глаз, смотрел на Раффа. Вдруг он поднял часы и открыл их. На внутренней стороне крышки была наклеена бумажка с нарисованным на ней букетом незабудок.

– Тут было еще что-то, мингер, – сказал Рафф, заметив выражение обманутого ожидания, промелькнувшее на лице доктора. – Я видел, как ваш сын вынул что-то оттуда, поцеловал и спрятал в карман.

– Там был миниатюрный портрет его матери, – сдерживая рыдание, проговорил доктор. – Она умерла, когда ему было десять лет. Слава Богу! Мой мальчик не забыл ее… И оба, оба умерли!.. Нет, это невозможно! Мой сын жив… Я расскажу вам, как было дело. Лоренс был моим помощником. Он по рассеянности отослал одному из моих больных вместо прописанного мной лекарства склянку с сильным ядом. К счастью, я заметил ошибку прежде, чем пациент успел отравиться. Но он и без того был при смерти и умер в тот же день. У меня в то время было несколько очень опасных больных, и я вернулся домой только на другой день вечером. Моего сына уже не было там. Бедный Лоренс! – Тут доктор не выдержал и горько зарыдал. – В течение стольких лет он ждал от меня весточки; так и не дождался ее! Он наверное, подумал, что я смотрю на него как на преступника и не хочу видеться с ним! О, как он должен был страдать!

Метта решилась заговорить. Ей слишком тяжело было смотреть на слезы доктора.

– Какое счастье, что ваш сын оказался невиновным, – сказала она. – А как он мучился! Ведь он говорил тебе, Рафф, что считает себя убийцей, хоть и неумышленным… Так, значит, он просто по ошибке послал больному не то лекарство? Нечего сказать – преступление! Да и наша Гретель могла бы сделаться такой преступницей… Должно быть, бедный молодой человек услышал, что больной умер, и потому решил бежать. Он сказал, что не вернется до тех пор, пока… Ах, мингер, тяжело ему было ждать десять лет весточки от…

– Молчи, жена! – резко остановил ее Рафф.

– Ждать весточки! – простонал доктор. – А я, как дурак, сидел все это время, воображая, что он добровольно покинул меня. Мне и в голову не приходило, Бринкер, что сын узнал о своей ошибке. Я думал, что недостаток любви ко мне и страсть к приключениям заставили его уйти от меня. О, мой бедный Лоренс!

– Но ведь теперь вы все знаете, мингер, – прошептал Ганс. – Вы знаете, что он невиновен и любит вас и свою покойную мать. Мы найдем его, непременно найдем! Вы опять увидитесь с ним!

– Да благословит тебя Бог, мой мальчик! – сказал доктор, сжав руку Ганса. – Может быть, так оно и будет. Я сделаю для этого все, что в моих силах… Если вы припомните что-нибудь еще, Бринкер, тотчас же дайте мне знать.

– Конечно, конечно! – закричали все.

– Глаза вашего мальчика удивительно напоминают мне глаза моего сына, – сказал доктор, обращаясь к Метте. – Когда я в первый раз увидел Ганса, мне показалось, что на меня смотрит Лоренс.

– Я заметила, мингер, что вы расположены к нашему Гансу, – сказала Метта, с гордостью взглянув на сына.

Доктор на минуту задумался, а потом сказал уже другим тоном:

– Извините меня, Бринкер, я растревожил вас. Не горюйте обо мне. Я ухожу от вас счастливее, чем был во все эти долгие, тяжелые годы. Могу я взять часы?

– Само собой разумеется, мингер. Это было желание вашего сына.

– Ну, прощайте. От души благодарю вас, друзья! Да благословит вас Бог!

– Да благословит он вас, мингер, и да поможет вам поскорее найти сына! – с жаром воскликнула Метта, быстро смахнув фартуком набежавшие на глаза слезы.

Рафф сказал «Аминь!», а Гретель взглянула на доктора так нежно, что он, идя к двери, погладил девочку по голове.

Ганс вышел вместе с ним.

– Если я могу пригодиться вам на что-нибудь, мингер, вам стоит сказать только слово, – проговорил он.

– Хорошо, мой мальчик, – ласково ответил доктор. – Предупреди своих, чтобы они не рассказывали никому о том, что произошло сегодня. А ты, Ганс, следи хорошенько за отцом, и если заметишь, что память возвращается к нему, тотчас же расспроси его.

– Положитесь на меня, мингер.

– Спасибо тебе. Прощай!

Доктор кивнул Гансу и уехал.

Наконец пришло и двадцатое декабря. День был морозный, но ясный. Яркие лучи солнца заливали все, но лед держался крепко и не таял. Ветра совсем не было. Флюгеры стояли неподвижно, и для мельниц наконец наступил праздник. Всю прошлую неделю они вертелись, как безумные, и теперь, совсем задохнувшись, чуть-чуть шевелили крыльями, которые резко выделялись в чистом, прозрачном воздухе. Разве станет работать мельница, когда даже флюгеры бездельничают?!

Для мельников это пришлось как нельзя более кстати: теперь и им можно было полюбоваться на состязания. Слух о них разошелся по всей округе, и толпы разряженных мужчин и детей спешили к замерзшему рукаву залива.

Северный берег его был уже усеян зрителями. Тут были городские жители, иностранцы и крестьяне; важные господа в роскошных экипажах, разодетые, как парижане; девочки из католического сиротского дома в черных платьях и белых чепчиках; мальчики из приюта в узеньких панталонах и ярких полосатых куртках; старосветские господа в треугольных шляпах и коротких бархатных штанах и дамы им под стать – в толстых стеганых юбках и корсажах из блестящей парчи. Этих старичков и старушек сопровождали слуги с плащами, теплыми платками и грелками для ног.

Крестьяне были в самых разнообразных костюмах. Юноши щеголяли поясами с медными пряжками; молодые девушки – золотыми сетками, надетыми на их светлые, как лен, волосы. На женщинах были длинные, узкие фартуки, почти сплошь покрытые вышивкой, полосатые юбки и чепцы, похожие на мельницы. У некоторых на лоб спускались короткие локоны в виде штопора; у других волосы были сбриты и чепчики плотно прилегали к голове. Одежда мужчин состояла из кожаных штанов, куртки из домотканой материи и остроконечной шляпы.

Всюду виднелись высокие женщины, коренастые мужчины, веселые личики детей и оживленные лица молодежи. У каждого мужчины была во рту трубка и в руках кисет с табаком, а некоторые захватили с собой все принадлежности для курения: трубку, табак, что-то вроде шила, чтобы прочищать чубук, серебряную сетку, которой прикрывают чашечку зажженной трубки, и коробку с серными спичками.