Андрей Фадеев - Воспоминания

Дибич?

Дибич

Блудов.

Дороговизна в Тифлисе со времени приезда моего в 1846 году и поныне, около двадцати лет спустя, возвышается непрестанно. Причины тому: умножение народонаселения, прилив денег по большому числу служащих военных и гражданских, монополия, множество злоупотреблений, необращение на то внимания со стороны начальства и проч. и проч. При всей умеренности в нашем образе жизни, мы (я с зятем моим Витте) проживаем не менее 11–16 тысяч в год.

Теперь по выводе войск из Тифлиса, там, говорят, стало гораздо дешевле. Н. Ф.

На этих балах и вечерах довольно видная роль принадлежала парочке любимых животных княгини Елисаветы Ксаверьевны: ручной кунице Ваньке и лягавой собаке Джирану. Ваньку княгиня приносила на руках и сидела, держа его на коленях, а Джиран иногда занимал почетное место возле нее на диване. Ванька был презлой и приводил в большое смущение иных дам, с которым княгиня обращалась с нежностью поглаживая его: «Voyez, quelle charmante petite bête!» — Дамы (иные) считали долгом выказать свое восхищение к Ваньке и робко пытались тоже погладить его; но Ванька при этом вскидывался, оскалив такие острые зубы, что робко коснувшаяся его рука, быстро отдергивалась обратно — не смотря на всю почтительность к Ваньке. Была еще третья выдающаяся личность, карлик Ахметка, но тот более принадлежал дому, нежели его хозяевам, и завелся еще при князе Паскевиче.

При этом татары, переговариваясь друг с другом, всегда неистово кричат, вероятно, по причине шума от воды. Известный майор Дуров курьезно рассказывал, как, переправляясь через реку Тору в самое полноводье, он чуть было не утонул; но это его не так испугало, как дикие возгласы татар, поддерживавших перекладную, в голосах которых ему явственно слышалось, как будто выкрикивались слова: «Иора, Иора, утопи майора». Что наводило на него неописанный страх. Этот Дуров, замечательный оригинал, был однажды в Тифлисе в театре. К нему подошел приказчик московского купца, которому Дуров был должен деньги, и заискивающим тоном объяснил, что приехал по торговым делам, что хозяин его поручил ему разыскать на Кавказе Дурова, и «очень просит, чтобы вы уж побеспокоились возвратить ему деньги, которые вы ему должны». Дуров энергически, с негодованием ответил: «Покорнейше благодарю! Извините-с! Я уж довольно беспокоился, чтобы занять деньги у вашего хозяина, теперь пусть уж он сам беспокоится, чтобы получить их от меня».

Андрей Михайлович поручила, князю Орбелианову передать от него князю Воронцову письмо, касавшееся дел его поездки, на которое немедленно получил прилагаемый ответ князя-наместника.

«Любезнейший Андрей Михайлович. Письмо Ваше, врученное мне князем Орбелиановым, доставило мне истинное удовольствие. Благодаря усердию Вашему, мы наконец успокоимся на счет участи несчастных переселенцев, скитающихся по краю без приюта и попечения, по милости бездействия палаты государственных имуществ, занимающейся только бесполезной перепискою.

Мне в особенности приятно видеть, что представляется возможность сделать русское поселение в большом размере в Елисаветпольском уезде, в центре, можно сказать, грабежей и беспокойств. Ожидаю Вашего подробного донесения, дабы тотчас можно было приступить к решительному распоряжению. Примите уверение в совершенном моем уважении и преданности. Князь М. Воронцов. Тифлис, 27-го апреля, 1847-го года».

На уведомление Андреем Михайловичем наместника о деловых результатах его поездки князь Воронцов отвечал следующим письмом:

«Турчидаг, 12 июля, 1847 года. Любезнейший Андрей Михайлович. Я имел удовольствие получить письмо Ваше от 19 июня и, приложенный при оном, рапорт о занятиях Ваших по ревизия Шемаханской палаты государственных имуществ и обозрению русских поселений, ей подведомственных. Спешу изъявить Вам истинную и совершенную мою признательность за отличное исполнение Вами сего поручения и за любопытные сведения, доставленные Вами. При том повторяю совершенное согласие мое на поездку Вашу на Боржомские и Абас-Туманские воды, в такое время, которое вы сами сочтете удобнейшим. Примите уверение и проч. Князь М. Воронцов».

Ныне Михайловская улица.

Впоследствии Боржомское имение Высочайше пожаловано в собственность Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича.

Это был уже вторичный перелом левой руки у Елены Павловны. В первый раз это случилось еще в ее детстве, когда она была пятилетним ребенком, и сопровождалось проявлением такой характеристической черты ребенка, которая заслуживает, чтобы о ней упомянуть. Бабушка, воспитывавшая ее, Елена Ивановна Бандре-дю-Плесси, переезжала из деревни в Киев; в карете находилась, кроме бабушки, дочь ее, княгиня Генриетта Адольфовна Долгорукая, внучка маленькая княжна Елена Павловна, няня ее и любимая собачка. В одном месте лошади едва тащились по глубокому песку, и Елена Ивановна де-Бандре с княгинею, соскучившись медленной ездой, вышли из экипажа и пошли впереди пешком. Княжна играла с собачкой. Вдруг, дверца отворилась и собачка выпала из кареты. Девочка бросилась, чтобы ее удержать, и сама упала из дверцы на дорогу. Левая ручка попала под экипаж, и колесо тяжелой кареты переехало через нее. Няня кинулась за ребенком: схватила ее на руки и, обезумев от испуга, залилась слезами. Девочка старалась ее успокоить, просила не плакать и обещала никому ничего не говорить, уверяя, что никто об этом не узнает. И исполнила обещание. Не смотря на жестокую боль, держала здоровой рукою больную ручку и молчала, не подавая вида, так что ни бабушка, ни мать, сев в карету, ничего не заметили. Прошло таким образом часа три, пока наконец на станции, княгиня, желая посадить дочь к себе на колени, потянула ее за больную руку. Тогда девочка не выдержала и вскрикнула, что и обнаружило истину. Но, все же, рассказала это не она, а ее испуганная няня и лакей. Оказалось, что кость руки была переломана между кистью и локтем, с внутренней стороны, и хотя после долгого течения в Киеве кость срослась, но глубокая впадина от колеса осталась на всю жизнь. Еще спас песок: на твердой земле колесо совсем бы перерезало нежную детскую ручку. Такое геройское терпение и сердечная доброта пятилетнего ребенка, проявили тогда уже ту высокую, самоотверженную душу, которая запечатлела собой всю жизнь Елены Павловны.