Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой

Как же я люблю такие долгие разговоры ни о чем, когда темы меняются одна за другой и в конце уже не вспомнить о том, с чего мы начали. Тепло на душе.

Оказывается, Фрумсоны до сих пор живут в Ростове. Сестра от кого-то услышала о них. Я поняла, что она совершенно не расположена возобновлять былые знакомства и поддерживать связи времен своей таганрогской юности. Улучив удобный момент, я поинтересовалась причинами подобного поведения и услышала в ответ резкое: «Фаня Фельдман стала Фаиной Раневской, она теперь совсем другая, и жизнь у нее другая, и круг общения у нее другой». Да, сестра теперь совсем другая. Когда-то над ней можно было безбоязненно подшутить, когда-то она была такой незаметной, тихой… Даже и не верится. Как же время меняет людей! А я из бойкой красотки превратилась в тихую, незаметную даму, со следами былой красоты на лице, как принято выражаться в сентиментальных романах. Сейчас я немного похудела, черты лица стали чуточку резче, глаза кажутся крупнее… Совсем как в молодости. Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!

Сорок пять лет – какой огромный срок! «Они не продержатся и года», – утверждал мой покойный муж. Отец думал иначе, поэтому поспешил уехать, совершенно не заботясь о том, что случится с оставленным имуществом. Некоторые, уезжая, оставляли доверенных людей следить за своим добром, оставляли им деньги на расходы. А что толку? Все, что осталось, пропало безвозвратно. Наверное, миру суждено было измениться, иначе бы он не изменился. Уверена, что потомки назовут ХХ век тяжелым веком. Кажется, пронесло – войны с Америкой на сей раз не будет. Третья мировая война за полвека – это уже слишком! Что за век!

В детстве у докторов были теплые руки. Сейчас же они почему-то всегда холодные. Не исключаю, что сказывается моя нелюбовь к медицине и всему медицинскому. Сестра ходит со мной, а если не может сама, то попросит Ниночку сопровождать меня. Чувствую себя совершенной развалиной. Одна бы я, конечно, не справилась бы, я не понимаю почти ничего в том, что говорят врачи. У сестры в этом отношении больше опыта. Она, бедняжка, и болеет больше моего, и совсем недавно дневала и ночевала в клинике у П.Л. Я внимательно наблюдаю за выражением ее лица, когда она выходит от доктора. Судя по всему, дела мои не так-то уж и плохи, просто я себя немного, как выражаются доктора, «подзапустила». Ну и смена климата тоже повлияла не лучшим образом. Это с севера на юг можно переезжать без последствий, а вот смена турецкого климата на московский сказывается на здоровье неблаготворно.

Плохие новости положено узнавать 13-го числа. Мне придется серьезно полечиться. Скорее всего, не обойдется без клиники, во всяком случае, сестра уже договаривается с каким-то профессором, говорит, что это пока так, на всякий случай, но, судя по всему, здоровье мое пошатнулось настолько, что, возможно, понадобится операция. Пока доктора говорят «возможно», но так они говорят сегодня. Доктора, адвокаты и биржевые дельцы сегодня говорят одно, завтра другое, послезавтра третье. Радует одно, месяца через полтора, много – через два, я сумею вернуться к прежней своей жизни. Разумеется, с определенными ограничениями. Регулярный прием лекарств, регулярный тюбаж, диэта, минеральная вода. Ехать на воды мне пока категорически запретили. «До апреля – никаких поездок!» – сказала доктор. Это меня не сильно огорчило, потому что зимой на водах делать нечего. Поедем весной. Сестра сказала, что она непременно добудет путевки в какой-то невероятно хороший санаторий, в котором отдыхают члены цэка. По ее рассказам выходит, что это не санаторий, а настоящий Château de Fontainebleau[149]. «Или ты хочешь в Крым?» – спрашивала она. В Крым я не хочу, потому что с Крымом у сестры связано много воспоминаний и отдых там может оказаться не просто сентиментальным, а растравляющим душу. Наступает возраст, когда хочется вспоминать не все и не каждый день. К тому же воспоминания воспоминаниям рознь. Одно дело, просто вспомнить о чем-то, и другое – оказаться там, где ты была когда-то, много-много лет назад, увидеть, что ничего не изменилось, а просто ты постарела. Ностальгия часто берет меня в свой сладостный плен, но я поддалась ей всего однажды, когда решила побывать в Лозанне. Мне хватило одной поездки, одного дня, для того чтобы понять, что ностальгия в малых дозах является лекарством, а в больших превращается в яд. Нет, лучше Пятигорск или Ессентуки.

– Слово «шедевр» скоро станет ругательным! – сказала сестра, когда я назвала так один из рассказов Бунина. – Нельзя же употреблять это слово всуе. Потомки, только потомки могут судить о том, шедевр или не шедевр! Шедевр – это когда на все времена! «Горе от ума», «Евгений Онегин», «Мцыри», «Чайка». А то привыкли, чуть что, так сразу шедевр! Какую-то «камудию» про войну 12-го года снимут – и сразу объявляют ее шедевром! Я сказала Екатерине Алексеевне, что пора переименовывать Мосфильм в Мосшедеврфильм, а Ленфильм в Леншедеврфильм! Ведь там снимаются одни шедевры! Она так смеялась и обещала подумать над моим предложением. Теперь я боюсь, а вдруг и впрямь переименуют.

Болезни, если они серьезны, похожи на революции. Так же раскалывают жизнь на две части – «до» и «после». Прошлую зиму вспоминаю совсем как молодость. Утрать – и оценишь.

Почему-то вспомнился отцовский письменный стол, огромный, похожий на корабль, да так вспомнился, что нестерпимо захотелось посидеть за ним, взять лист бумаги, обмакнуть перо в чернила, что-то написать. Я была единственной, кому разрешалось заходить в отцовский кабинет в его отсутствие. Почетная привилегия любимой дочери. Остальные дети тоже заходили, но тайком от отца, и он очень сердился, если обнаруживал следы их присутствия. Мне всегда нравилось быть любимой дочерью, я гордилась этим «титулом» и только сейчас начала его стыдиться. Мне кажется, что я обокрала сестру, забрала себе всю родительскую любовь, а ей ничего не оставила. Пусть я никогда и не стремилась к этому, не хотела обделить ее, но ведь так получилось. Как грустно понимать с опозданием, когда ничего уже нельзя изменить.

Смотрю на падающий снег и думаю о том, что жизнь есть переплетение надежд и разочарований. Если не разочаруешься скоро, то разочаруешься после. Если мечта сбудется, то потом непременно окажется, что это совсем не то, что было нужно. Печаль, всюду одна лишь печаль и белый-белый снег.

Как щедры в своих обещаниях доктора! С оговорками, с этим вечным своим «поживем-увидим», но они обещают, обещают, обещают… А потом оказывается, что во всем виноват мой упрямый организм, который сопротивляется лечению и не спешит приходить в норму. Без снотворного уже не могу заснуть.