Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой

Как щедры в своих обещаниях доктора! С оговорками, с этим вечным своим «поживем-увидим», но они обещают, обещают, обещают… А потом оказывается, что во всем виноват мой упрямый организм, который сопротивляется лечению и не спешит приходить в норму. Без снотворного уже не могу заснуть.

Что доставляет мне сейчас удовольствие? Только общение – с сестрой, с Nicolas, с Ниночкой. Внезапно я поняла, что теперь меня не столько тянет слушать, сколько говорить. С Nicolas я еще сдерживаюсь, он мужчина, а мужчинам всего не расскажешь, а сестре и Н. рассказала, кажется, уже все, что только можно было рассказать. Потребность выговориться очень велика, как будто что-то скопилось внутри и давит на меня, пока я держу это в себе. Выговариваясь, испытываю не только духовное, но и физическое облегчение, чувствую какую-то приятную легкость в теле. Вчера весь вечер жаловалась сестре на покойного мужа, собрала все обиды, все слезы свои припомнила. Боялась, что сестра назовет меня дурой, но она только слушала и сочувствовала. Потом спросила: «за столько лет это все?» и сказала, что мне, вне всякого сомнения, повезло с мужем. Я и сама знаю, что повезло, но вдруг приспичило пожаловаться, захотелось, чтобы меня пожалели.

Обидно просыпаться, не досмотрев хороший сон. Хорошие сны, в отличие от cauchemars[150], никогда не повторяются. Хорошее вообще не склонно баловать нас, повторяясь. Открыла для себя Ремарка. Никогда не думала, что немец может писать так проникновенно. «Триумфальная арка» – как поездка в довоенный Париж. Сейчас читаю ««Жизнь взаймы», плачу чуть ли не над каждой страницей.

Вчера скончалась Екатерина Васильевна Гельцер. Ровно год назад мы были у нее в Брюсовом переулке. Сестра сильно переживает. Говорит, что лишилась последнего настоящего друга. Я не вполне уверена, что эти слова стоило бы произносить при Ниночке, ведь они могли бы показаться ей обидными (она ведь тоже настоящий друг), но добрая Н. все понимает и не обижается.

Прозрение пришло ко мне утром. Я открыла глаза, и одновременно мне открылась правда. Я поняла, что меня обманывают, обманывают из самых лучших побуждений, но тем не менее обманывают. Состояние мое продолжает ухудшаться, я чувствую это, и показное воодушевление окружающих уже не может обмануть меня. Я лежала, перебирая в памяти события последних недель, и все больше убеждалась в том, что догадка моя верна. Я уже никогда не поправлюсь, с каждым днем будет все хуже и хуже. Не знаю, стоит ли объявлять о том, что я все поняла и более не обольщаюсь? Сестра начнет еще сильнее переживать (мало, что ли, ей переживаний?), а мне ведь не станет лучше от того, что меня перестанут обманывать. Да и хочу ли я, чтобы перестали? Пишу и в глубине души надеюсь на то, что через полгода буду читать то, что сейчас написала, и смеяться над своими страхами. Мысли путаются, я теряюсь, я не знаю, что мне делать.

Ханука – праздник обновления. Не было когда-то для меня праздников радостнее Пурима и Хануки, даже в Песах я так не радовалась. Сегодня мне не до радости. Пересиливая себя, решила испечь латкес[151], почистила картошку, а натирать не стала. Придумала отговорку – к латкес нужен гусь, то есть к гусю нужны латкес, короче говоря, не нужно мне одно без другого. На самом же деле причина не в гусе, а в том, что у меня тяжело на душе. Разве нужно праздничное угощение, если в душе нет праздника? Стоит ли притворяться перед собой? Сестра понимает мое настроение и пытается хоть немного развеселить меня, но мне хочется только одного – лежать, закрыв глаза, и думать. Мне надо успеть подумать о многом. Я хочу заново прожить свою жизнь в уме, прожить обстоятельно и неторопливо, понять все то, чего я не успела понять раньше.

Я решила отдать обе тетради (третьей уже не будет) моему дорогому Nicolas. Он будет хранить их как память обо мне. Непременно скажу, что он вправе читать мои записи, если ему того захочется, только попрошу больше ни с кем не делиться прочитанным. Сейчас я поставлю точку, закрою тетрадь и больше никогда не открою ее. Скоро все закончится.

Советская актриса театра и кино, народная артистка СССР Фаина Раневская

Фаина Раневская и Ростислав Плятт в фильме «Слон и веревочка». 1945 год, Союздетфильм, режиссер Илья Фрэз

Фаина Раневская и Наталья Защипина. Кадр из фильма «Слон и веревочка». 1945 год, Союздетфильм, режиссер Илья Фрэз

Сцена из спектакля по пьесе Ф.М. Достоевского «Дядюшкин сон» в постановке Театра имени Моссовета. В роли Карпухиной – народная артистка РСФСР Серафима Бирман (слева), в роли Москалевой – народная артистка СССР Фаина Раневская

Кадр из кинофильма «Осторожно, бабушка». 1961 год, Ленфильм, режиссер Надежда Кошеверова

Фаина Раневская и народная артистка Грузинской ССР, народная артистка России Ариадна Шенгелая в фильме Надежды Кошеверовой «Осторожно, бабушка»

Фаина Раневская и народный артист РСФСР Владимир Лепко в кинофильме «Осторожно, бабушка»

Кадр из кинофильма «Осторожно, бабушка»

Актриса театра и кино Фаина Георгиевна Раневская

Фаина Раневская и Мария Полбенцева. Кадр из фильма «Сегодня – новый аттракцион». 1965 год, Ленфильм, режиссеры Надежда Кошеверова и Аполлинарий Дудко

Сцена из спектакля по пьесе В. Дельмара «Дальше – тишина» в постановке режиссера Анатолия Эфроса. Народная артистка СССР Фаина Раневская в роли Люси Купер, народный артист СССР Ростислав Плятт в роли Барклея Купера. Театр имени Моссовета

Сцена из спектакля «Дальше – тишина»

Маргарита Терехова в роли Роды (слева) и Фаина Раневская в роли Люси в сцене из спектакля по пьесе Вина Дельмара «Дальше – тишина». Государственный академический театр имени Моссовета

Народная артистка СССР Фаина Раневская в роли Филицаты (слева) и артистка Галина Костырева в роли Зыбкиной в комедии А.Н. Островского «Правда хорошо, а счастье лучше» столичного академического театра имени Моссовета

Народная артистка СССР Фаина Раневская в роли Филицаты и заслуженный артист РСФСР Сергей Юрский в роли Грознова в комедии А.Н. Островского «Правда хорошо, а счастье лучше» столичного академического театра имени Моссовета