Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

В ЦК снова заговорили о том, что союзное министерство культуры не нужно. Достаточно республиканских, незачем дублировать аппарат. Это предложение рьяно поддерживает Кузнецов[52]. Хочет быть первым. Из кожи вон лезет. Демичев преподнес мне эту идею как «мнение». Хотел услышать, что я на это скажу. Я сказала то же, что и всегда. Союзное министерство культуры необходимо. Мы организуем культурную работу по всему Советскому Союзу и ведаем зарубежными гастролями. Должен быть единый центр. Или уж пускай закрывают все министерства разом и передают культурную работу администраторам филармоний, этим жуликам от искусства. Они-то наработают. Демичев сказал, что совсем без «головы» советскую культуру не оставят. Вместо министерства собираются сделать комитет, как это уже было[53]. Только комитет будет куцый. Станет заниматься гастролями да организацией всесоюзных конкурсов.

Мне эти реорганизации – как ножом по сердцу. Сколько сил и нервов положила я на «Войну и мир»! Никита Сергеевич воспринял то, что американцы сняли фильм по Толстому первыми, как оскорбление. Торопил – давайте быстрей, быстрей. Я работала как проклятая, ночей не спала. Организовывала, согласовывала, договаривалась, уговаривала. Уговаривать приходилось много. То директора музеев вставали на дыбы – хоть расстреливайте, а мы ценные экспонаты для съемок не дадим. Жалобы на меня в ЦК писали. То актеры отказывались сниматься. Не все понимали, какой это будет фильм. То Малиновский[54] отказывался давать солдат для массовок. «У меня солдаты и офицеры делом заняты». А я что, не для дела прошу? Даже мама мне говорила: «Побереги себя, лица на тебе нет». А я не берегла. Такое важное поручение. Да и других дел хватало. Когда съемки начались, у меня такое чувство было, будто гора с плеч свалилась. Николай сказал – теперь жди ордена. Дождалась, как бы не так! Кино у меня отобрали. Киноуправление стало Госкомитетом[55]. Я пахала-сеяла, а весь урожай достался Романову[56]. Мне никто, кроме Бондарчука, спасибо не сказал.

Я смотрю на вещи трезво. То, что у меня отобрали кино, воспринимаю как пощечину. По моему убеждению, кинематограф должен находиться в ведении министерства культуры. Кино тесно связано с театром, музыкой и живописью. Много вопросов приходится решать сообща. Начальникам управлений или их заместителям проще взаимодействовать друг с другом, нежели министрам. А вот отдел издательств я сама предложила у меня забрать. Так и сказала Никите Сергеевичу – у нас много ведомственных издательств. Между ними существует разобщенность, это идет во вред делу. Нужен единый руководящий орган, чтобы был порядок. Надо сделать отдельное министерство. Никита Сергеевич со мной согласился. Так что неправы те, кто пытается выставить меня этакой «боярыней», которая все под себя загребает. Я руководствуюсь интересами дела. И только ими. А не личными соображениями. И вижу, что упразднять или реорганизовывать министерство культуры нельзя. Это будет вредительство.

Написала записку на имя Брежнева. Когда-то не любила разводить бюрократию. Предпочитала разговоры писанине. Проще обсудить вопрос, чем писать записки и ждать ответа или уточняющих вопросов. А теперь предпочитаю писать. То, что написано, невозможно вывернуть наизнанку. И с мыслями так легче собраться. В последнее время голова стала какой-то тяжелой, а мысли неповоротливыми. Переутомление и нервы. А как не нервничать, если каждый день приносит неприятные сюрпризы? Вспоминаю Крым. Какой простой, понятной и радостной казалась мне тогда жизнь. Боялась только одного – не успеть. Сейчас уже не боюсь. Многого не успела и уже никогда не успею. Чувствую себя счастливой только во сне, когда вижу что-то из довоенной поры. Стоит только проснуться, как радость мгновенно улетучивается. Сразу начинаю думать – ну-ка, какой неприятный сюрприз ждет меня сегодня? Даже во время отпуска не получается забыться. Телефоны звонят не переставая. Отчасти я сама виновата в том, что подчиненные не дают мне отдохнуть. Привыкла вникать во все вопросы, делать все сама. Завидую Прокофьеву[57]. Его министерство просвещения работает, как часы. Что с министром, что без него. Прокофьев – исключительный организатор. Умеет. Ну и легче ему. Его педагоги – дисциплинированные люди. Не сравнить с моими «артистами». Специально взяла это слово в кавычки. У нас же дня без фокусов не проходит.

Ворчу, а предложи мне кто с Прокофьевым местами поменяться, так я бы отказалась. Люблю свою работу, своих артистов с художниками и ни на кого их не променяю. Привыкла.

В мужчинах всегда ценила ум и решительность. Мямлей и дураков за мужчин не считаю. Примером настоящего мужчины для меня был и остается мой отец. Помню его очень плохо, но представляю хорошо. По фотографии, по маминым рассказам. Мама умеет так рассказать, что как будто своими глазами увидишь. Тем более об отце. Отца мне очень не хватало. Он погиб, когда мне было четыре года. В самом начале Первой мировой. В детстве я выдумывала, что похоронка матери пришла по ошибке. Отец жив. Он болеет, лежит в госпитале. Скоро поправится и вернется к нам. Долго себя обманывала, лет до одиннадцати. И не верила уже, а внушала – жив, жив. Постучит кто-то в окно или в дверь, а у меня сердце замирает. Вдруг это отец? Решила, что когда вырасту и выйду замуж, мужа своего на войну отпускать не стану. Ни за что. Чтобы у моих детей был отец. Даже маму упрекала – ну как же ты его отпустила-то на войну? Мама плакала.

Когда мой первый муж[58] ушел на фронт, я места себе не находила. Думала – только бы остался жив. Только бы вернулся. В начале войны многим казалось, что враг будет разбит быстро, но я не обольщалась. Понимала, что война будет долгой и трудной. Только бы выжил. Чтобы у моего ребенка был отец. Я еще тогда не знала, что у меня будет дочка. Некоторые чувствуют или угадывают, а я так не умею. И вдруг – предательство. Другая женщина, другая семья, фронтовая любовь. Я не понимала, что происходит. Как так? Ведь он меня любил, и я его люблю. Я любила его даже после того, как он меня предал. Ненавидела за предательство и продолжала любить. Места себе не находила. Писала письма. Обещала все забыть, если он ко мне вернется. До сих пор стыдно вспомнить, как я унижалась. Мне казалось, что он ошибся и ему надо помочь. Я взывала к совести, напоминала, что у нас будет ребенок. Все было напрасно. Потом поняла, что он не ошибся, а разлюбил меня. Поняла, что я ничего не могу сделать. Это был очень сильный удар. Я не выставляла личную жизнь напоказ, но сплетни все равно поползли. И без того настроение такое, что хоть в петлю полезай, а тут еще шушукаются – Фурцеву муж бросил. Бросил. Бросил, как ненужную вещь. Мне казалось, что я больше уже никому никогда не смогу поверить. Казалось, что все мужчины подлецы. Со временем я остыла, успокоилась. Но какая-то ожесточенность против мужчин засела внутри занозой. И долго сидела. На всех мужиков я смотрела волком. С той поры, наверное, и начали рассказывать сказки о моем свирепом характере. Мое мнение о мужчинах изменил первый секретарь Фрунзенского райкома Богуславский. Он не только взял меня на работу в райком. Он проявлял обо мне заботу, опекал, помогал. Людская молва сразу же «назначила» нас любовниками, но это была ложь. Богуславский видел, как мне тяжело, и считал своим долгом помочь. Как коммунист коммунисту. Как человек человеку. Помог с жильем. Научил работать, как он говорил, «по-московски». Доверил мне такой важный участок, как кадры. Требование у него было только одно – не подведи! Я не подвела. Не умею подводить тех, кто мне доверяет. Работая в горкоме, а затем в ЦК, я с благодарностью вспоминала Богуславского. После той школы, которую я прошла у него, я могла справляться с любой работой. Те, кто считал, что между мной и Богуславским что-то есть, глубоко ошибались. И в наше время никто не позволит первому секретарю райкома или обкома состоять в связи со вторым. Сразу же примут меры. А в то время порядки были куда строже. Будь между нами хоть намек на что-то, лишились бы и должностей, и партбилетов. Да и не до романов мне было тогда. Горе с обидой меня душили. Только работа помогала забыться. Вот я и работала. Только после войны уже начало меня понемногу отпускать. И надо же такому случиться, что у меня возникло чувство к женатому мужчине. Я удивлялась себе. Надо же – когда-то пострадала от разлучницы, а теперь сама ею стала. Была готова уже пожертвовать своим чувством, но Николай убедил меня в том, что его брак давно превратился в формальность. Я ему поверила. Очень надеялась, что раз уж первый блин вышел комом, то второй получится всем на загляденье. А получилось как получилось. Серединка на половинку. А если уж начистоту – то ни то ни се. Николай часто повторяет, что я замужем за работой. Возможно, он прав. Наверное, так не бывает, чтобы доставалось все – и почет, и уважение, и бабское счастье. Слишком много товаров в одни руки.