Павел Маленёв - Тайна, похороненная в бетоне

КАК и все пожилые люди, бомжи вставали рано. Доставали из своего погреба на завтрак квашеной капусты, соленых огурцов, варили картошку и отправлялись — каждый на свой промысел. Сегодня они поднялись еще раньше. Бородатый из отлучки еще не вернулся, и наставления давал старый щипач. Когда все поели и, как смогли, почистились, он сказал:

— Вы, ребятки, выходите по одному и идите в город разными тропками. Кто помоложе — вот ты, Шавка, и ты, Стёпа, ступайте по обрыву по–над морем,

Полковник и Стылый — возле дач, Маруся — по средней тропке, Сортирщик — по северной. Чтоб в десять часов были на Морской площади! Там вам флаги дадут. А я останусь, за Отцом присмотрю.

— Так курево же кончилось! — сказал Сортирщик. — А всё не сушено.

— Ладно, я паяльную лампу сам зажгу, — успокоил старик.

Так они и выходили, как сказал Ляпуха, — с интервалом. И одинокие фигуры в степи или возле дач не могли вызвать ни у кого никакого интереса. Да и тропки только так назывались, а на самом деле на каменистой почве с редкими травинками тропки угадывались с большим трудом и были знакомы только этим несчастным людям, проживающим в ДОТе и направлявшимся сейчас к паромной переправе через бухту, за которой лежал центр города.

МОРСКАЯ площадь была переполнена людскими массами и не вместила прибывающих на митинг горожан, упоённых открывшейся демократией. Еще два–три дня назад на улицах появились листовки политклуба «Солидарность». Раскрепощенные горбачевской перестройкой люди жадно пользова¬лись предоставленной им возможностью открыто говорить все, о чем они думают, и откликнулись на призыв оппозиционного к партийно–номенклатурной системе клуба. Но если бы кто–нибудь внимательно всмотрелся в толпу, то мог бы заметить, что в ней находилось немало не совсем опрятных людей.

На углу площади с бортовой машины раздавали флаги и плакаты. Но по их цвету и надписям постороннему человеку было бы невозможно определить политическую ориентацию собравшихся. Красные флаги, как можно было судить, были в руках у противников перестройки, бело–лазорево–красные[68] и Андреевские, напротив, — у ее сторонников, а жёлто–голубые флаги говорили о нарождающемся «движении РУХа за независимую от СССР Украину». Такой же разнобой был и в плакатах: «Долой партийно–бюрократическую систему!», «Мы — за обновленную КПСС!», «Слава свободной Украине!».

На трибуне, как в октябрьские праздники, стояли микрофоны. Динамики усиливали слова руководителя политклуба «Солидарность» депутата Пасленкова:

— Сегодня простые люди собрались здесь добровольно, по зову сердца, чтобы сказать «нет!» прошлой тоталитарной системе, которой управляли разные жучки, не пользующиеся доверием народа. Но сейчас еще их власть очень сильна. Мне известно, что у нас в горторговле, например, на восемьдесят семь процентов засела мафия. В исполкоме надо менять половину кадров. Да и на первых демократических выборах в горсовет, как мне жаловались избиратели, на пятьдесят два процента были махинации. Мы должны заклеймить язвы прошлого и бороться за отмену шестой статьи Конституции, отменяющей лидерство Компартии, за повсеместную демократию! Вступайте в ряды политклуба «Солидарность»!

К Пасленкову подошел какой–то человек и что–то ему сказал. Тот взглянул на часы, закончил речь, и, передав микрофон следующему оратору, быстро сошел с трибуны и направился к рекламной тумбе на примыкающей к площади улице. Здесь его ожидал Щелчишин. Пасленков удивился:

— Что за срочность?

— Сто тысяч, — сказал Щелчишин, — иначе вашу «малину» на даче прихлопнут!

Пасленков побледнел. Он не знал, что Щелчишин блефует на свой страх и риск, основываясь лишь на слабой догадке. Лидер «Солидарности» попытался выйти из положения и выразил недоумение. Протерев очки, он заметил:

— Не понимаю, о чем вы говорите… — Он сделал вид, что намеревается уйти, и заметил поблизости Бородатого, который на своих «Жигулях» оставался у

него на связи.

— Не спеши! — опередил его Щелчишин. — Видишь, кругом милиция!

Действительно, милиции и на площади, и на улицах сегодня хватало. На это у ОПГ и был расчет — отвлечь милицию от сходки на даче. Впереди Пасленкова и Щелчишина, метрах в пятидесяти, стояло трое милиционеров, они переговаривались по рации. Позади толпы митингующих находилось еще двое, и депутат с прокурором оказались как бы в замкнутом коридоре.

Щелчишин махнул рукой призывающим жестом тем троим, с рацией, и они, конечно же, знавшие прокурора в лицо, направились к нему. Увидев это, Пасленков проговорил:

— Я согласен, — быстро сказал депутат. — Но такие деньги в кармане не носят! И где гарантии?

— У тебя нет выбора. Только мое слово!

Милиционеры приближались.

Пасленков взглянул на свои часы и отметил пре себя: «Через полчаса начнется сходка. Зря затевали с митингом. Обыграл меня прокурор с двадцать шестым числом!». А вслух сказал:

— Тебе бы в Венеции вручили приз «Золотой Лев Святого Марка»! Крупно играешь! Ладно, поедешь с моим человеком, он передаст тебе деньги. Я ему сейчас скажу. — И Пасленков направился на противоположную сторону улицы, к Бородатому.

В это время милиционеры подошли к Щелчишину.

— Ну, как, ребята, все спокойно, нигде не шалят? — спросил он у них.

— Поддерживаем правопорядок, всё нормально! — ответил сержант.

— Да, Кейбин свое дело знает, — одобрил прокурор. — Хорошо, вы свободны! — бодро закончил он.

Милиционеры отошли. А когда вернулся депутат, Щелчишин заметил:

— Вот, значит, кто твои друзья! Знаю я эту рожу, судимость на нём! За город я с ним не поеду. И смотри, кто надо, — предупрежден! — Щелчишин блефовал уже безбоязненно. — Пусть твой уркаган подгонит машину к летнему кинотеатру, я сяду там.

— Он направился к безлюдному в начале дня месту, которое определил сам.

ЕДВА Щелчишин отошел, Пасленков быстро пошел к перекрестку, где под присмотром гаишников, перекрывших движение к Морской площади, оставил свою машину. Сев за руль, он направил ее к паромной переправе. В объезд бухты уже не успеть, а он понял, что Щелчишину верить нельзя.

И пока Бородатый вез прокурора в Старый город к известному ему двухэтажному особняку, принадлежащему Отцу, чтобы передать сто тысяч рублей, Пасленков, съехав с парома, погнал свою «девятку» в район дач. Но к дачам не свернул, а поехал прямо, по каменистой почве как по шоссе, прямо к отдаленному ДОТу.

Не доехав до обрыва берега метров пятьдесят, Пасленков остановил машину, достал из бардачка электрический фонарь и взял из багажника кувалду. Не садясь в машину, включил скорость и отпустил сцепление — «девятка», взревев мотором, промчалась оставшиеся до кромки земли метры и свалилась вниз. Штормовое море било волнами, доставая до основания крутого обрыва, и через несколько минут машина исчезла в кипящем водяном котле. Сейчас она бы только демаскировала вход в подвал, а ставка у Пacленкова была слишком высока.

Оказалось, что лаз, которым пользовались бомжи, был известен и Пасленкову. Не заходя в подвал, он пролез в колодец, который бомжи называли кандеем, служивший им карцером. Кувалдой стал ударять с плеча по нижней части стены колодца. И вдруг там, где штукатурка казалась неровной, образовалась щель, которая под ударами становилась все шире и шире. Наконец, из стены куда–то внутрь вылетел кирпич, за ним — другой, третий. Стало ясно, что здесь монолита никогда не было. Образовался провал.

Туда и нырнул Пасленков, включив фонарь.

Этот ход сообщения, связанный с основной системой сооружений береговой обороны, был ему уже известен. Однажды он его обнаружил, будучи в гостях у заместителя председателя горисполкома по курортам Заики, когда спустился в его подвал за солениями. Тогда, отодвинув одну из бочек, он и обнаружил квадратный лаз — не шире, чем нужно для того, чтобы пролезть человеку или втащить ящик со снарядами. Дальше можно было идти, чуть согнувшись, и Пасленков дошел до стены колодца, в которой и обнаружил однорядную кирпичную кладку. В колодце тогда сидел Полковник и кричал Отцу, чтобы тот выпустил его. Так Пасленков и стал обладателем тайны этого хода. Поэтому по его рекомендации для сходки и выбрали дачу зампреда — на случай отступления.

И сейчас, когда депутат, преодолев каменный коридор длиной в полукилометр, нашарил фонарем лаз в блиндаж, служивший Заике погребом, то столкнулся с препятствием в виде бочки, вплотную стоящей к лазу и препятствующей выходу с той стороны. Попытался отодвинуть ее головой — не получилось, бочка оказалась или очень тяжелой, или припертой к стене другими бочками. Тогда Пасленков лег на живот, выставил впереди себя фонарь и кувалду, как шахтер с отбойным молотком в низкой лаве, и стал долбить стенку бочки кувалдой. Мало–помалу он разломал стенку и начал отбрасывать щепки назад от себя. Под него из–под бочки потекла какая–то жидкость. Потом кувалда стала проваливаться при ударах во что–то мягкое. Ухватил, вытащил под фонарь — оказалось сало, а жидкость текла из соседней, поврежденной бочки. Отбросил сало назад, кусок за куском, отодвинул головой бочку, пролез сквозь образовавшуюся щель и оказался в погребе…