Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

— Да, князю веры нет.

— Значит, и выбору — идти чи оставаться — у вас нэма.

— Значит, нет.

— Ось и добре.

Однако Георгий понимал вполне, что выбор есть. Это был выбор совести — попробовать вызволить пленников или обречь их на смерть своим бездействием. Но рисковать всем поиском, всем походом было немыслимо! Ведь уйти из хутора — значит, потерять инициативу, значит, отдать сей отчего-то драгоценный для врага холм без боя. Обратной дороги уже не будет, это точно. А кроме того, если князю так уж нужно удалить государева человека из хутора, тем вернее следует остаться, разве нет?!

Воронцов продолжал стоять у стены, а Перещибка отошёл, позволив ему обдумать положение. Капитан мысленно приводил всё новые и новые доводы в пользу того, чтобы остаться в хуторе, и вот уже их набралось с десяток, а напротив них, на стороне Тихона и Найдёновой, было всего по одному — привязанность к слуге и обещания доверившейся ему барышне.

И это «déséquilibre»* в доводах Георгий тоже видел и понимал, что вызвано оно его собственным нежеланием покидать место событий.

Но что делать, если не соглашаться? Отбить пленников? Казаки едва ли захотят рисковать в атаке из-за непонятно кого, сил мало, да и не поспеть, охрана всё равно успеет убить несчастных. Магической формулы для этого случая тоже не было. Что ещё?

И тут он вспомнил про Корчысова. Ведь он влюблён в Найдёнову, он мог бы согласиться вернуться к князю. Возможно, Семихватов удовлетворится этим и не станет прибегать к казни. Скользкая идейка, низкая… но она снимала часть ответственности за принятие решения и давала надежду на благополучный исход.

— Прошу вас, велите привести Корчысова, — попросил Перещибку капитан.

Мурзу подвел Николай, и Воронцов рассказал Корчысову об ультиматуме.

— А-а-а! Проклятье! Проклятье! — возопил тот. — Я убью его! Дай саблю, атакуем лагерь!

— Не успеть, судьба пленников решится раньше.

— А-а-а!!! — Мурза завыл обречённо и закрыл лицо связанными руками.

Так продолжалось несколько минут, пока он не решился.

— Я пойду.

— Но князь убьёт тебя, — фальшиво побеспокоился Воронцов.

Лживая забота показалась Георгию такой явной, что он отвёл взгляд от мурзы.

— Может, и не убить, он сам не везти и не продать рабов. — Как всегда в волнении мурза коверкал слова.

— Если только он не ищет мести, — совсем уж пробубнил капитан, он ненавидел себя в это мгновение.

— Я не могу по-другому.

— Хорошо, Николай, развяжи ему руки. Быть может, подождём до вечера?

— Нет, я не терпеть.

Мурза взял конец веревки, поглядел на всех и, перевалив через полуразрушенный частокол, стал спускаться.

Капитан отошёл и присел на бревно у разобранной избы — ему нужно было знать, как всё пройдёт, и он решил разбудить ворона. Колдовство, однако, долго не удавалось. С удивлением Георгий обнаружил, что дрожит, словно на морозе, а сердце колотится.

«Это мгновение… истины, — ясно понял он. — Это поступь судьбы, и если сейчас я не предприму никаких действий, то ничего уже нельзя будет исправить».

С минуту Воронцов колебался, желание пойти вслед Корчысову, освободить свою совесть, мелькнуло и пропало под валом аргументов против.

«Но я сделал всё возможное, решение принято», — сам себе ответил он, но уверенности в этом у него не было.

Воронцов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Он должен успокоиться, он должен знать, что произойдёт.

Собравшись с мыслями, он вызвал птицу и отправился с нею к лагерю.

— Эх, Тишка, Тишка, ведь пропадёт… — негромко вымолвил Николай, но пролетавший мимо ворон услышал.

— Чему быть, того не миновать, — ответил солдату Перещибка. Похоже, он тоже не верил в благополучный исход.

Но Воронцов уже не колебался, он всё решил.

Серые тучи, пришедшие утром, заплакали дождём, вокруг сделалось промозгло и неуютно.

Корчысов шёл твёрдо и с поднятой головой. Не дожидаясь, пока он подойдёт сам, к нему навстречу бросилось несколько причащённых. Головы их ещё более вытянулись, кости заострились, не поспевающая за ростом кожа местами порвалась, так что в прорехах виднелась плоть. На бегу они выли и издавали звуки, похожие на ржание.

Причащённые схватили мурзу, бросили наземь и приволокли к лагерю.

— С возвращеньецем! — карикатурно приветствовал Корчысова князь. — Как изволил погостить?

Мурза молчал.

— А я заждался уж тебя. Что, больше гостей не будет?

— Отпусти её, князь.

— Почему ты меня предал, Арслан? — Семихватов подошёл и склонился над пленником.

— Ты ввязался в сатанинские дела, отшельник тебя заморочил.

— Меня никто заморочить не может! — Глаза Семихватова горели лихорадочным огнём. — Если бы не предатели и трусы, всё уже было бы кончено! Но я вас заставлю подчиняться! Приведите пленников!

Ворон капитана вспорхнул выше и сделал круг над лагерем — палатки выглядели заброшенными, некоторые были размётаны и валялись кучей грязного тряпья. Причащённые бестолково слонялись по лагерю, по временам сталкиваясь друг с другом, на взгляд, их было не больше четырёх-пяти дюжин.

Рядом со входом в лагерь к перекладинам прилаживали верёвки — доделывали виселицу. Пленников сторожили пятеро, вид у них был хоть и лихой — ножи с топорами за поясом, — да уж больно напуганный. Они поминутно косились на бессмысленных и не переставали креститься.

Найдёнову и Тихона вывели из лагеря и представили пред очи хозяина.

Арслан не сводил глаз с Найдёновой, а та лишь затравленно бросила на него один пугливый взгляд.

— Борис, прошу, скажи, что это всё шутка! — Катерина подбежала к Семихватову и приникла к его груди.

Руки её были связаны спереди, но она всё равно попыталась приложить их и обнять князя.

— Шутка, душечка, шутка. Ты-то со мной, верно, шутила, когда ускакала с капитанским служкой? — Семихватов погладил её по голове, наблюдая при этом за Корчысовым. А тот был белее мела.

— Я делала только то, что ты велел! Но он будто не видел меня, и мне пришлось сказаться жертвой, я хотела как лучше!

— И потому тебя перехватили только под Воронежем?

— Борис, ты же знаешь, я верна только тебе. Я обязана тебе всем!

— Обязана, да, но не верна. — Он оттолкнул барышню. — Предатели, предатели и трусы! Тащите виселицу.

— Нет! Борис, умоляю, не надо, не надо! — Найдёнова упала на колени и попыталась обнять ноги своего судьи.

— В назидание остальным, в назидание! — Князь отступил, и барышня повалилась наземь.

— Князь, ты обещать! Князь! — вскричал Корчысов.

Он рванулся из рук конвоиров, но те держали крепко. Они ещё круче заломили ему руки и ткнули лицом в землю.

— Ты тоже обещал… Обещал, что капитан не уедет из Боброцска неделю, что хутор возьмём за день… а сам всё провалил, да ещё и сбежал, оставил меня в дураках. Но нет, я шапку шута примерять не намерен, не намерен, слышишь?! Всё будет так, как я сказал!

Из лагеря принесли два столба с четырьмя опорами и перекладину с веревками. Люди князя стали сколачивать виселицу, а Георгий взирал на их работу в оцепенении. План его провалился, это было очевидно, и теперь он с ужасом глядел на последствия своего малодушия.

Дождь размочил утоптанную землю перед лагерем и выпачкал грязью красивое платье Найдёновой, оставил чёрный след на лице Корчысова.

— Катюша, Катюша, — шептал Арслан, ища её взгляд, но Найдёнова не слышала. Она скорчилась на земле и дрожала крупной дрожью, как бывает в лихорадке.

Георгий всё время наблюдал за этой парой несчастных, то ли случайно, то ли нарочно избегая глядеть на своего слугу. А Тихон стоял смирно и переводил взгляд с виселицы на хутор и обратно. Он надеялся на что-то, не верил в свою судьбу и смотрел так, как если б ждал чего-то. А когда виселица была готова, у него выскользнуло нечаянно:

— Георгий Петрович…

Георгий вздрогнул и перевёл взор птицы на своего Тишку — на простодушном лице слуги застыла как будто детская обида.