Крокодилий остров (СИ) - Клявина Татьяна

Человек этот странный, совсем не такой, как представляла себе девушка без имени людей за большой водой, казался больным. Нет, одержимым. Будто внутри он держал рыболовный крючок. Может и мог его выпустить, но не хотел. И тянулся к рыбаку, тянулся, по собственной воле, находя в этом нечто полезное для себя.

Другой тоже был странным. Он молчал, глядя вперёд, почти не мигая. Он казался девушке без имени добрым. Ведь он… Нет… Не добрым. Она помнила, что это он убил троих чужаков. А потом ещё одного, перед тем, как сели в эту незнакомую лодку.

Девушка без имени пыталась объяснить себе этого человека и не могла. Большой и недвижимый — это признак ума, житейской мудрости. Но блёклые глаза, поникшие плечи, руки, сцепленные на коленях — так выглядели только люди, потерявшие всё, уставшие от себя и от жизни, отрёкшиеся от самой сути жизни. Так выглядела она сама — девушка без имени.

И тогда она поняла, что в большом теле существуют будто двое: один живой и сильный, а другой мёртвый и послушный. И всё сразу стало понятно. Другой победит. Ведь смерть побеждает всегда.

Девушка без имени не пыталась призвать огонь. Руки были связаны за спиной, на шее — тугая верёвка, второй конец которой опоясывал худого человека. Девушка без имени не хотела за большую воду, не есть, не пить, не жить, не умирать. Желания будто смыло приливом, оставив зализанный берег безмолвной пустоты.

Пустой берег. Серый берег. Песок? Нет. Ведь не видно крокодильих гнёзд. Галька. Мелкая серая галька. Девушка без имени неспешно шла по пустынному берегу внутри себя, не ища никого, не зовя. Просто шла…

… А лодка плыла между берегом и обломками кораблей на юг. Никто не мог видеть лодку с моря, ведь как только земля после ночного буйства стихии остыла, поднялся мираж, и там, где догорали пальмы, где высилась груда тел, где металась одинокая женщина стаскивая на берег троих своих самых верных людей, всем виделись лазурные воды с резкими полосами солнечных бликов.

Девушка без имени шла по серому пляжу, прикрывая глаза ладонью. Но вот что-то шевельнулось на границе видимости. Белое и длинное. Оно было таким реальным, что девушка подскочила, раскрыв широко глаза, и воскликнула:

— О, мудрый Чуирококо, ты пробрался в мои сны! Ты желаешь направить меня, хоть я тебя и покинула?..

Договорить она не успела. Рывок верёвки на шее бросил девушку к ногам худого человека. Никто не понял речей девушки, но большой человек вдруг встал и взялся за весло. Он медленно направил лодку вдоль берега. По днищу то и дело скрежетали камешки, возможно рифы. Девушка без имени прижалась ухом к тёплым, пахнущим незнакомо шершавым доскам лодки, вслушиваясь в говор вод. И вернулся берег, и белый крокодил был там, глядя на последнюю из племени его острова равнодушными красными глазами.

— Мамы долго нет, — Нгъянурочаче перевесился через борт, глядя туда, где ещё недавно был остров.

— Кровью пахнет. Дурно пахнет, — Джанпришьюрайя коснулся кончиком хвоста спины брата, указывая вправо, где мираж только-только начал затягивать обожжённые пальмы. — Чуешь?

— Кровь перемещается, — заметил Нуро, попробовав воздух раздвоенным языком. — Папина кровь.

— Мама будет ругаться, что ты его так называешь, — фыркнул Джан.

Почти сразу, как Данхо появился в их команде, он сблизился с той, кто однажды спасла их. И потому, не желая других имён и званий, они обращались к тому, кто был старше их всего на три года, как «папа». Данхо это даже нравилось. Он не упускал случая поговорить со своими великовозрастными «детишками», никогда не ругался с мамой, и вообще его все любили. Вот только запах папы изменился после вчерашнего вечера.

Также было и три года назад, когда долго гостили на плавучем рынке.

Страх. От папы пахло страхом. Джан и Нуро ненавидели этот запах. С ним всегда приходили кровь и боль. Особенно боль. И сейчас, учуяв неладное, Ангуис окликнули команду, предупредили и скользнули в воду, не подняв и всплеска.

Игривые волны окутали сильные тела. Руки гребли равномерно. Хвосты скользили, удерживая между течений. И было в этом особое единение природы, которое Ангуис чувствовали как свободу. Но единственная свобода, которой им хотелось, была на их корабле «Прекрасная Элейн» рядом с мамой и папой.

Братья хлопнули по ладоням друг друга и разделились. Джан, который больше всех не любил запах страха, отправился по его следу. Мама всегда учила преодолевать свои чувства. Оттого догнать папу стало целью Джана. Нуро не менял курс. Там впереди, отделённая пеленой крови, была мама. И даже если её не надо спасать, Нуро спасёт, заберёт её оттуда домой. Ведь нет ничего важнее мамы, которая всегда рядом, которая говорила ласково, никогда не ударяла даже в шутку и совсем их с братом не боялась.

Мираж рябил. Вблизи он был похож на плёнку масла, налитого на стекло. И таких слоёв было несколько. А что за ними — непонятно. Но тревога за маму и папу обострила чувства детей. И мираж, и рифы, и остовы кораблей не получили жертв, не зацепили крепких тел, не задержали ни на миг.

Нуро добрался до берега. И по коже прошёл озноб. Чешуйки по бокам хвоста, такие чувствительные к направлению, температуре и ветру, встали дыбом, а глаза и мозг ещё не распознали того, что было впереди. Только руки, четыре сильных руки бережно прижали к мокрому торсу тонкое тело мамы, которая плакала. Нуро слушал, не перебивал. Скрутив хвост в кокон и посадив в середину маму, он впитывал её слова и чувства, осознавал, успокаивал, берёг. И одновременно, в точку, где змеиный капюшон вокруг головы переходил в человеческую кожу на спине, Нуро ощущал эмоции брата. Его гнев, его удивление, его выбор.

Багряной полосой рассекая лузурные воды, Джан следовал параллельно лодке. Острые доски развалившегося надвое старого корабля надёжно скрывали Ангуис от тех, кто был окружён запахом страха. Джан ощутил тепло на верхней половине спины — чувства брата коснулись его: Нуро нашёл маму, с ней всё хорошо. Значит, следовало поторопиться и разобраться с папой.

Девушка без имени прижималась ухом к доскам палубы. Глубокий плеск моря, перестук гальки по песку, скрип обуви чужаков, всплески весла, бой крови в ушах — все звуки были простые и понятные, но вкралось в них нечто… Опасное, затаённое, живое. Оно рядом. Оно охотилось на них.

Мудрый Чуирококо на пляже в сознании девушки повернулся к серо-голубой воде, замерцал и пропал. И тут же берег затопило алым. Девушка без имени, не помня себя от страха, забилась между лавкой и стоящим мёртвым внутри себя чужаком с веслом.

Лодка затрещала, накренилась. Худой чужак закричал, дёргая верёвку на себя. Девушка без имени захрипела, не сводя взгляда с красной чешуи, с огромной змеиной морды, с четырёх человеческих рук, которые будто пытались отломать кусок лодки. И было понятно, что им это под силу.

— Красный крокодил, — просипела девушка и дёрнулась сильнее, когда лапа чужака рассекла верёвку на шее. Человек с веслом грёб, не оборачиваясь, внутри он становился лишь мертвее.

Песок облепил лежащую на нём руку. Шевельнулась? Нет, показалось. Зелёный жук с гудением опустился на раскрытую ладонь, прополз по линии жизни, замер на развилке голубых вен и скрылся под рукавом рубашки.

Волна накатила, слизала с пальцев песок, обнажив бурые от крови полукружья под ухоженными ногтями, и с шипением ушла, ловя последние лучи заходящего солнца. Жук выполз на грудь лежащему человеку, прошёлся к ключице, встал на задние лапки, потёр передние. Он будто выбирал место для трапезы. Несколько быстрых шагов, и вот зелёная хитиновая капля скользнула к шее человека. Следующая волна ударила его в бок, приподняла и потащила. Бросила.

Жук замер на высоком кадыке. Ещё немного. Колючая щетина. Приоткрытые губы. Следующая волна повлекла тело дальше. И дальше. К тому месту, где почти у самого берега находился скос. Обрыв. За которым сразу росли, выгибаясь будто в танце жертвоприношения, красно-серые кораллы.