Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

Да, жарковато, пот уж исподнее промочил. И солнце всё никак не покатится к закату, а вокруг поля… Хмм…

Развязав сидор, Николай достал хлеб и отломил от него краюху. Посыпал солью и поковылял к полю. Не доходя шага до колыхающейся травы, с земным поклоном положил подношение и попятился.

Поначалу ничего не происходило, но вот волнение травы приобрело другой рисунок — будто бы шёл кто-то невидимый, и стебли раздвигались перед ним, а после смыкались вновь. За пару шагов до дороги соткался из воздуха прозрачный силуэт, а потом проступил и образ молодой женщины. Длинная, до ступней, рубаха, вышитая у горловины и подпоясанная гашником, русые волосы и золотые, почти совсем без белков, глаза.

— Пошто поля не убраны, пошто трава не кошена? — раздался сухой хриплый голос.

— А мы не пахари, — заявил Демид, вытягивая руку с пистолетом.

Глаза его блеснули азартом, губы скривились в хищной усмешке, обнажив неровные желтые зубы. Не улыбка — оскал. Его переполняло жгучее желание выстрелить — испытать нечисть.

В ответ в руке полудницы проявился иззубренный, покрытый бурыми пятнами серп.

— Не сметь! — гаркнул Николай. — Ствол в землю, Демид!

И тот нехотя опустил оружие.

Увидев чёрное изогнутое лезвие серпа, Евсей впал в исступление, завопил и бросился прочь, прямо в поля.

— Стой, дурень! — крикнул Фёдор.

Но мужик не слушал — бежал, только голосил бабой, а после исчез. Вот сейчасбыли видны его ссутуленные плечи, бесформенная шапка, а вот — ничего, лишь трава колышется.

— Не со злом идём через твои поля! Прошу, прими подношение, — сказал Николай, повернув руки раскрытыми ладонями к духу.

— Вижу, вижу, с чем идёте! Пошто не десницею подаёшь? Страшишься?

— Нет, не знал, выйдешь ли.

Солдат подошёл — сжав зубы, но не хромая — и подал краюху в руки духу.

— Разделим пищу, пусть не будет меж нами вражды.

Серп исчез, и полудница приняла подношение в обе ладони.

— Ах, как лепо пахнет. — Она глубоко вдохнула. — Сколь давно не едала я людского хлеба.

С этими словами полудница бережно откусила кусочек; жевала долго, закрыв глаза от удовольствия. Но, попытавшись проглотить, задохнулась и выхаркала сухие, вовсе без слюны, крошки.

— Вовек не поесть мне, — промолвила печально.

— Отчего же так вышло?

— Не помню.

Полудница склонила голову и опустила плечи. До того стало Олегу жаль её, что он, не задумавшись и не испугавшись, подошёл и взял её за руку.

Ладонь обожгло крапивой, но он не отпустил и стал молиться — просил Бога ниспослать несчастной утешение.

И исполнилось.

Полудница вскрикнула, отдёрнула и прижала к губам руку, пораженно глядя на Олега.

— Я вспомнила… вспомнила.

Мир подёрнулся рябью и изменился. Путники вместе с телегой и лежащей лошадью оказались посреди то ли деревни, то ли широкого хутора. Небольшие бревенчатые дома на коротких столбиках — по одному на каждый угол, — поросшие с крыши бледной травой, нависали со всех сторон над двором, посреди которого собрались люди.

Мужчины и женщины, старики и дети стояли толпой и слушали седого бородача, вещавшего с пригорка. Собравшиеся смотрели только на него и вовсе не замечали пришельцев.

— Люди! Сварог ярится — Велес неможет! Солнце жжёт, а суховей разоряет! Все умрёте голодной смертью, если верховного бога не пожалуете! Поклонитесь требами на капище, умилостивите Сварога!

— Мы уж носили, мы уж кропили столбы кровью птиц и зверей, — донесся из толпы чей-то голос.

— Мало даёте! Свою, свою руду лейте!

— Да как же… да кого же… — загомонили бабы.

— О том сами судите, а за старую жизнь много не наторгуете!

Все примолкли, только глядели друг на друга и отводили глаза. Один плюгавый мужичонка хрипло прокаркал:

— Отрадку Порошкину! Слабая она, зиму не перетерпит!

— Нет! Замолкни, Завид! Червослов, как есть червослов! Да чтоб твой корень пересох, чтоб тебе живота не было! — напустилась на мужичка молодая женщина.

Она бесстрашно наступала на него, подняв руки, готовая вцепиться в лицо, а тот пятился, прикрываясь рукой, но продолжая кричать:

— Отрадку, Отрадку!

А люди понемногу стали отходить от другой женщины, как две капли похожей на полудницу; маленькая босая девочка рядом с ней испуганно вцепилась в ногу матери.

— Пороша его не приветила, так он и рад отмстить! Пёс шелудивый! Не слушайте его, люди!

Но все молчали и смотрели на мать с дочкой, одиноко стоявших посреди круга; Пороша только мотала головой и тихо причитала.

— Всё, так и порешим, — неожиданно сказал крепкий хмурый мужчина, вокруг которого тоже стояли дети. Свои — не чужие…

— Ждан, как же…

— Умолкни, Гроздана. Кого-то надо отдать, а Отрадка и вправду слабая, и…

— Беги! — крикнула Пороша, подтолкнула дочку в сторону, а сама раскинула руки и загородила дорогу

Девочка сорвалась с места и вмиг скрылась за углом ближайшего дома.

Сразу трое молодых мужчин кинулись за ней, оттолкнув мать. Вскоре послышался крик, а затем показались парни, один из них волок упиравшуюся Отрадку.

— Вот и ладно, — проговорил старик волхв. — А теперь…

Видение растаяло, сменившись новым — лесная избушка на таких же столбиках-ножках, как и в деревне, а на пороге красивая статная женщина с копной каштановых волос и зелёными крупными очами. Была б первая красавица, если б левый глаз её чуть не косил, а из-под верхней губы, справа, не выпирал волчий клык. Перед ней на ступеньках распростёрлась рыдающая Пороша.

— Помоги, Джега, спаси дочку!

— Научу, горемыка, как дочку вызволить, но не даром, нет, а за службу.

— Отслужу, отработаю, только помоги!

— Служба у меня непростая. Сколь живу я, столь и ты служить будешь.

— Согласна! На всё согласна!

— Тогда поднимайся, дам тебе испить снадобья, а после пойдешь на поле и польёшь посевы…

Снова вокруг зрителей раскинулись поля, где посреди сохнущих колосьев ржи шла Пороша; волосы её разметались по плечам, а взгляд блуждает из стороны в сторону. Она бормочет какие-то слова и крутит головой, будто говорит с кем-то или ищет что-то. Вдруг замирает, прислушивается и задирает голову вверх. Там, в вышине, лишь жгучее солнце и синее небо без единого облачка, но женщина улыбается и вскидывает правую руку. В руке серп. Р-р-раз, и кровь хлещет из глубокой раны на горле, но не падает на землю, а поднимается вверх, в небо. Вокруг красных капель начинает клубиться розовый туман, с каждой секундой делаясь всё плотнее и темнее. Через минуту уже собралась большая багровая туча. Грохочет гром, и первые капли воды падают на землю. Вместе с каплями падает в колосья и Пороша.

Видение исчезло, и путники снова очутились на дороге. Духота и жар как будто отступились, и люди, очнувшись, крутили головами и шумно вздыхали. Полудница глядела на Олега, а затем поклонилась ему и исчезла.

— Путь вам свободен… — только и услыхали они шелест над травой.

Кобыла поднялась на ноги, зафыркала, глянула большим глазом на людей и пошла вперед.

— Куда, заполошная, куда?! — крикнул Демид, хватая повод.

Все забрались в телегу и дальше ехали молча.

После ухода денщика Воронцов на краткое время предался унынию. Впереди его ждала подготовка к приёму, дело, в отсутствие сноровистого слуги, долгое и муторное. Тихон никогда не был к сим таинствам пригоден, а здесь, в глуши, едва ли найдётся толковый куафёр.

— Ива-ан!

— Я его кликну, барин, — кротко сказала старушка-стряпуха, выглянув из своего печного уголка.

Только вышла за порог, как послышался звонкий чистый голос, вовсе с её летами не соотносящийся:

— Ваню-юша!

Вскоре в зал вбежал давешний мальчик.

— Чего изволите, барин?

— Скажи, есть ли в вашем городе куафёр?

— Кто?

— Парикмахер.

— Нет, барин, немецких нет фамилий.

— Цирюльник, брадобрей — есть такие?

— А! Да, есть.