Личная награда Альфы (СИ) - Лошкарёва Виктория Витальевна

Он повёл меня в роскошный ресторан и, заказав пустой кофе, принялся долго меня отчитывать: я оказалась неблагодарной дочерью, отвратительной девушкой для Джоша и вообще — поступила по-свински по отношению к матери.

— Ты специально поехала в Россию, зная, что это разозлит твою мать.

— Я поехала в Россию, потому что у меня не было больше места, куда поехать.

— У тебя была прекрасная жизнь в Оксфорде вместе с Джошем, — скривился папа. — А вместо этого ты выбрала деградацию. Посмотри на свои рваные перчатки и потрескавшиеся руки? Посмотри на свои волосы — ты их мыла в прошлом месяце?

— Всего два дня назад, — тихо ответила я. — В доме, где я живу, перебои с водой.

— Мне стыдно, что ты моя дочь, — бросил отец и поднялся из-за стола.

Не заплатив по счету.

Два пустых кофе, в то числе моё, к которому я так и не притронулась, обошлись мне в два дня голодания.

Впрочем, за ночью всегда наступает рассвет, не так ли?

И мой рассвет наступил вместе с помощью из…

… правильно, России.

Оказалось, что Николаю так понравились мои фотографии, что некоторые из них он напечатал в большом формате и развесил их в своём офисе.

А потом, как рассказала Ольга, у Николая в офисе было какое-то совещание с представителями влиятельного европейского издательства… и одному из крупных боссов понравились мои работы.

Так я получила свой первый контракт. И какой контракт! Мне предложили снять целую серию снимков из разных европейских столиц. Работодатели особенно просили избегать шаблонных съёмок и всего, что могло бы напоминать о рекламных буклетах.

Когда, чтобы не попасть впросак, я стала уточнять задание, Аарон (мой работодатель) просто попросил сделать то же самое, что я сделала в Петербурге: запечатлеть города в гармонии с людьми и природой.

Это было интересно.

А ещё я, наконец-то, уволилась с обеих работ — и стала заниматься тем делом, которое мне было по душе.

Тогда же я впервые попала в Париж.

И влюбилась в Монмартр. В его бесконечные лестницы с запыхавшимися туристами и бойкими продавцами, с бесконечными ресторанчиками, с Собором Святого Сердца, который, помнится, так не нравился Эркюлю Пуаро; с какой-то особой парижской атмосферой.

Именно в Париже я отметила своё девятнадцатилетие.

Устроившись в одиночестве на ступеньках одной из лестниц, я с наслаждением съела огромный горячий блин с нутеллой, выпила ароматное кофе, попутно наблюдая за веселыми, счастливыми людьми вокруг.

Я загадала тогда единственное желание (которое впоследствии сбылось): следующий день своего рождения отметить на этом же месте.

Так и вышло.

Ольга, которая к тому времени уже не просто вышла замуж, но и даже родила первенца, немного ревновала меня к моему странному желанию проводить свои дни рождения в одиночестве.

— И вообще, почему вдруг Париж, а не Питер? — спросила она. — Ты же первым увидела Петербург? Ты же тогда в него тоже влюбилась!

Я разводила руками, не желая расстраивать подругу своими личными проблемами. Петербург, как, впрочем, и Лондон, тоже были великими городами… Но в обоих городах не было той легкости и беззаботности, которую я почувствовала в Париже. А мне так не хватало легкости в моей жизни.

Оказываясь в Париже на свой день рождения, я каждый раз пыталась судорожно вобрать в себя всю ту практичность, какой славились французы, их любовь к жизни — и легкость, с которой они эту жизнь воспринимали: французы флиртовали ради флирта, целовались при встрече даже с едва знакомыми людьми, и вообще, были полной противоположностью нас, чопорных англичан (или диких русских, если считать, что я всё же, как бы мама этого не отрицала, была наполовину русской).

Два года я не изменяла своему правилу отмечать дни своего рождения в Париже. А на моё двадцатиоднолетие родители внезапно позвали меня к себе.

Я к тому времени уже не нуждалась в их помощи: у меня были постоянный контракт с одним журналом, периодически я подрабатывала на разных проектах, в том числе и на студийных съёмках — не знаю, каким образом, но я как будто имела «нюх» на то, как надо фотографировать моделей, чтобы это понравилось рекламодателям.

Я по-прежнему снимала всю ту же студию в Ист-Энде, но уже нормально питалась, нормально одевалась… и даже ездила в отпуска за свой счёт, когда случалась такая возможность.

Родители к тому времени стали снова одобрительно на меня поглядывать: не с любовью, но хотя бы без сильного разочарования во взгляде.

Про любовь к тому времени я уже даже не заикалась: любви у моих родителей было огромное количество, но только друг к другу. Со стороны казалось, что меня они воспринимали лишь как ненужную помеху, не более.

Получив приглашение от родителей, я тут же сорвалась с места, примчавшись в Оксфорд из Чили, где я работала над каталогом для международной сети отелей.

Это было простой семейный ужин — то, чего мне всегда не хватало. Мама, выпив чуть больше вина, чем обычно, вдруг разоткровенничалась, что они с отцом счастливы, что у них родилась именно я.

— Мы со Стивеном сразу договорились, что не будем заводить детей, — улыбнулась мама, перебирая мои распущенные волосы. Отец ушёл в кабинет поговорить по телефону, а мы с мамой пили вино на заднем дворе родительского дома. — Но средства контрацепции не всегда работают на сто процентов.

— Мам, — сделала большие глаза. Мама рассмеялась, покачав головой.

— Ты же жила с парнем, неужели для тебя это шок?

— Нет, но…

— Кстати, у тебя был кто-то после Джоша?

— Мама!

— Мне просто интересно. Три года уже прошло.

— Я работала, мама! Спала по шесть часов в сутки, чтобы чего-то достичь. Мне некогда было.

— Да, я могу себе представить…

Мама, погрузившись в воспоминания, задумчиво произнесла:

— Знаешь, залетев, я не знала, что делать. С одной стороны, ребёнок не вписывался в нашу жизнь, с другой — в нашем роду дети всегда воспринимались как дар — любые дети — и я просто не могла даже представить себе это: пойти и избавиться от ребенка.

Вот, значит, почему меня засунули в этот пансион… Что ж, я всегда догадывалась, что не была желанным ребенком.

— Вы могли отдать меня на усыновление, — тихо заметила я, на что мама невесело рассмеялась.

— О нет. Не могли. — Налив себе новый бокал вина, мама призналась. — Видишь ли, мы боялись, что ты можешь родиться особенной…

Я выпила в тот вечер вина никак не меньше своей матери, но чувствовала себя куда трезвее её. Сложить «родиться особенной» и «любые дети», было нетрудно.

— У нас что, возможны по роду какие-то генетические отклонения?

— Ага, — кивнула мама. — Именно что генетические.

Она посмотрела на меня и вдруг одним махом выпив весь бокал вина, призналась, что сразу после моего рождения ей перевязали трубы, а отцу сделали вазэктомию.

— Что бы уж точно больше не рисковать, — приподняла вверх ладони мама. — Ты хорошая девочка, Алексис, но я рекомендовала бы тебе сделать тоже самое… И чем скорее, тем лучше.

Она похлопала меня ладонью по щеке, вроде как ласково, но вместе с тем раздражающе — безразлично.

— И тебе, в конце концов, пора что-то делать со своей жизнью. Я понимаю, стресс после окончания школы, желание узнать мир — но тебе пора начать отдавать то, что в тебя было вложено за все эти годы.

— Ты хочешь, чтобы я бросила фотографировать?

— Я хочу, чтобы, если уж ты и не желаешь становиться ученым или работать в сфере бизнеса, ты занималась своей фотографией на приемлемом уровне. Не стоит бегать дворняжкой по грязи, когда можно снимать красивые фотопортреты в прекрасно оборудованной студии. Фотография может быть доходным бизнесом, ничуть не менее значимым, чем живопись.

Это было то, что всегда хотели от меня родители. Чтобы я выглядела респектабельной.

— Потом можешь начать встречаться с одним из финансистов или каким-нибудь владельцем галереи, — заметила мама. — Они, как правило, уже все умудренные опытом, спокойные мужчины, часто разведенные и с детьми от первого брака. Такой не станет ревновать, не будет заставлять тебя рожать — и всё такое, в этом же духе.