Перст судьбы - Марианна Владимировна Алферова

– Думаешь, он настолько глуп?

– Настолько, настолько. Лурсы поздно взрослеют. В двадцать они как дети.

– А куда он делся? Кто-то видел?

– В конюшне смотрели? У него была какая-то кляча…

Надо же, они даже начитаны и знают кое-что о лурсах. Я бы предпочел, чтобы они ничего обо мне не знали.

На самом деле у лурсов смерть – это синоним позора. О тех, кто прожил достойно, говорят: «Он ушел». Умирает только тот, кто замарал свое имя. Но если они убьют меня сегодня, то я в самом деле умру, потому что бессмысленная схватка – тоже позор.

Больше из их разговора я ничего не расслышал: они удалились, свернув за угол дворца.

Сзади раздался треск. Я оглянулся. Стол под наваленным на него грузом накренился, из-под разломившейся вдоль столешницы вывалилась вбок деревянная стойка, ставшая вмиг трухою. Тем временем треск стал доноситься со всех сторон: полки проседали, будто под непомерной тяжестью книг, и трескались, будто стреляли из старых пушек, что установлены на бастионах крепостей короля Бруно. Из этих пушек палят в дни обороны, и заряды рассыпаются алым огнем в вечернем небе. Лишь несколько стариков знают тайну состава, что может заставить каменные и свинцовые ядра летать по воздуху. Когда эти старики умрут, пушки замолчат навсегда. Вернее, до тех пор, пока состав не откроют заново. Не знаю, почему я вспомнил об этих пушках. Наверное, потянулся мыслями к дому, не ведая, как вырваться из замка. Стены слишком высоки – с них не спрыгнуть. Спуститься по камням кладки я бы мог – я же все-таки лурс. Но, чтобы подняться на галерею, сначала придется спуститься во двор, а внизу меня ждали мои попутчики. Я бы мог предложить им путь спасения. Мог бы. Но наверняка бы не успел – Хищник прикончит меня прежде, чем я закончу первую фразу. Один шанс из десяти, что я успею объяснить им свой замысел. Или один из ста. Я мог бы рискнуть. Но не стал.

Размышлять дольше не было времени: книжные полки лопались и рассыпались, книги вываливались на пол грудами, слетали медные застежки, из кожаных, источенных жучками переплетов вываливались пожелтевшие страницы. Книги шелестели страницами, и сами страницы стали сворачиваться и оседать пеплом, будто сгорали в пляске невидимого огня. С потолка чешуйками облетала позолота и сыпалась на книги и пол мертвым золотым дождем. Окно в стене перекосило, рама треснула вдоль, хрустнули стекла как ломаемые кости. Тогда я очнулся, схватил тяжеленное дубовое кресло – я его едва поднял. Среди всеобщего разрушения это кресло почему-то уцелело. Может быть, вырезанный на спинке дракончик охранял его от смерти.

Я швырнул дубового монстра в окно, вышибая стекла и хрупкое дерево. К счастью моему, окна эти выходили не в замурованный двор, а наружу, на пологий склон, где за стеной разрослись высоченные деревья – одно из них было шагах в тридцати от меня, и ветви его, толщиной в две мои ноги, а то и более, щедро рассыпали багрец опадающих листьев на галерею. В прежние времена деревья вокруг стен наверняка вырубали, чтобы не дать врагу проникнуть в замок, но веками здесь никто не воевал, и деревья разрослись и раскинули ветви во всю ширь, и тянули руки даже над стеною. Но допрыгнуть в такую даль даже мне было не под силу. Однако котомка моя была при мне – и в ней лурсская сеть. Я достал ее и не раскрывая швырнул вперед – острым когтем она впилась в ветку дерева. Я натянул ее и когтем на другой стороне вонзил в камень стены – там, где прежде была рама. Потом вновь закинул котомку за спину и прыгнул в узкую люльку сети. Хватаясь руками за ячейки плетенья, принялся ползти. В одном месте едва не вывалился наружу – там была прореха, взрезанная мечом Императора-стража. Я чудом удержался, зацепившись одной рукой и заплетя в ячейку ногу. Потом осторожно двинулся дальше. Казалось, вечность я полз, стараясь не смотреть назад, ожидая, что в любой момент там, позади меня, коготь сети вырвется из стены и я повисну вдоль ствола на обрывке сетки. Позади скрежетало. Сыпалось, рушилось. И пыль – известковая, плотная, седая – лезла в нос, заставляла кашлять и чихать. Добравшись до необхватного ствола, я перевел дыхание и стал спускаться, впиваясь когтями в мягкую древесину. Сеть я бросил среди ветвей. Из-под когтей моих летели стружки. Достигнув земли, я повалился на колени и так лежал какое-то время, приходя в себя, смиряя дыхание. На свое счастье там, в замке, я не успел испугаться и не запаниковал.

Отдышавшись, я поднялся и пошел. На дороге стоял Серый и смотрел на меня с упреком. Веревки, что заменяла уздечку, не было. Да в ней и не было нужды – Серый пошел за мной как старый пес.

Я оглядел замок. Крепостная стена нигде не разрушилась. А вот крыша донжона исчезла. Я вернулся на площадь перед мостом. Всего несколько часов назад здесь лежало тело убитого стража. Пятно крови все еще чернело на камнях. Я посмотрел в сторону ворот – плотная кладка поднималась там, где прежде был вход. Мне казалось, что внутри меня звучат десятки мелодий и рвут меня на части. Я был как лютня, у которой лопнули струны.

Мои недавние спутники остались замурованными за этими стенами. Возможно, они все еще были живы. По дороге сюда мне почудилось, что я повстречал друзей, как будто умение петь и слагать стихи нас внезапно породнило. Теперь я смотрел на замок, как на свежую могилу. Во рту стояла горечь, будто матушка накормила меня лекарством от лихорадки. Я бы отдал полжизни, чтобы вернуться назад во времени и спасти Императора-стража, его замок и его библиотеку. Я бы хотел прочесть стихи из погибших книг и услышать, как звучали те ноты на листах на полу. У людей есть слово «раскаяние», у лурсов раскаяние означает не только сожаление, но и суд над собой и приговор себе. И наказание самому себе. Сокрушение, скорбь и одновременно – осознание.

Я вспомнил про спасенную книгу и решил заглянуть в нее на ближайшем привале. Мысль о книге соединилась с мыслью, что пора в путь.

Лесная дорога приняла нас, и почти что сразу наступили сумерки. Я шел, пока не сделалось совсем темно, тогда без сил повалился на землю, Серый лег рядом, и мы заснули.

Я