Мари Сойер - Дело ведьмы

— Замужем.

— И вы же не станете отрицать, что ваш муж — демон? Молчание.

— Вы вступали с сексуальные отношения с демонами?

— Нет.

— Но…

— Я — девственница.

— Что?!

— Я — девственница, — повторила Ванда спокойно, без тени стыда или застенчивости. — Вы лишили меня радости первой брачной ночи.

— Хорошо, — инквизитор сделал последнюю пометку и отложил исписанный лист в сторону, — а теперь не для протокола.

Презрительная усмешка посетила губы ведьмы, но сама она не произнесла ни слова.

— Великой Католической Церкви неугоден ваш муж, леди Тривейн. Благодаря ходатайству одного высокопоставленного лица инквизиция может гарантировать вам свободу при условии, что взамен вы расскажете нам всё, что будет интересовать Церковь касательно вашего мужа. Итак, вы согласны?

— Нет.

Всё то же спокойствие, что и раньше. Всё та же презрительная усмешка, и… непонимание в глазах инквизитора.

— Вы понимаете, что сейчас отказываетесь от свободы. Что там от свободы! Вы отказываетесь от самой жизни! Вы понимаете это?!

— Понимаю.

— И вы, леди Тривейн, всё же отказываетесь предоставить нам информацию о вашем муже?

— Отказываюсь.

— Что ж, я пытался вам помочь, но вы оказались глухи. Палач, приступайте!

Грубая хватка палача стальными обручами сжала запястья девушки, и её потащили в другую комнату.

— «Железное кресло», «дыба», «испанский сапог», — инквизитор жестом хозяина показывал ей всё богатое убранство пыточной камеры, в которую её привели. Молодая ведьма просто шла, ни один мускул не дрогнул на благородном лице, когда палач разорвал на ней подвенечное платье, некогда прекрасное, а сейчас грудой тряпья лежащее у её ног. Ни одним взглядом она не выдала животного страха, бушевавшего в её душе. Ни одним движением она не выказала сопротивления, пока её самым позорным и пристрастным образом подготавливали к пытке. Просто стояла, просто молчала, просто прокручивала в памяти те минуты счастья, что он подарил ей, и вот теперь она прекрасно понимала, что не предаст его, через что бы ей ни пришлось пройти, она его не выдаст. Оплеуха палача обожгла щёку словно углем. Девушка упала. Крепкая, жестокая рука схватила её за волосы, поднимая голову и заглядывая в изумрудно зелёные глаза ведьмы. Это было только началом того кошмара, который предстояло пережить юной ведьме в отместку за то, что она позволила себе полюбить…

Лорд Алекс Тривейн ворвался в кабинет того самого инквизитора, который допрашивал его жену, подобно шаровой молнии.

— Где она?! — прорычал он, захлопывая дверь и выхватывая из ножен кинжал.

Секунду спустя инквизитор поднял голову, и занесённый для удара нож замер в воздухе. — Педигрю?! Ты?!

— Да, Ал, это я. А ты, верно, не ожидал меня тут увидеть? Отчего же? Ты прекрасно знал, что когда меня по твоей милости отлучили от двора, когда мне пришлось уйти из светской жизни, ты же знал, что я стал инквизитором, чтобы очистить мир от таких, как ты, лорд Алекс Тривейн. А ещё я прекрасно знал, что ты придёшь за ней. Вот только в одном я просчитался. Я думал, что напуганная женщина выложит всё, что знает про тебя, а потом ты примчишься спасать молодую жену и увидишь предательство. Правда, красиво? Но, увы. Она не предавала тебя и теперь пожинает плоды своей преданности.

— Где она?!

— Она? Там где и положено быть ведьме. В пыточной.

— Ты не посмеешь! Слышишь?! Ты не посмеешь!

— Я? Ну что ты, как я могу причинить боль женщине? Ты прав, я не посмею, но ведь палач — не я, не так ли?

— Педигрю, отведи меня к ней, освободи её! Тебе нужен я…

— Да, именно ты, но я хочу, чтобы ты почувствовал то же, что чувствовал я. Идем, я отведу тебя к твоей женщине.

Лорд Алекс шёл по коридорам и подвалам инквизиции до тех пор, пока Педигрю не распахнул перед ним дверь пыточной камеры.

Обнажённая ведьма была подвешена на дыбе, палач задавал безумно похожие вопросы. Ответом ему служило лишь молчание, тогда он резко вздёргивал её на этой самой дыбе, наслаждаясь криками боли, которые девушка не могла сдерживать. Зелёные глаза, полные боли, распахнулись, и громкий, полный отчаянья, боли и счастья, голос огласил застенки пыточной камеры:

— Алекс!

От неожиданности палач выпустил веревку. Девушка упала на каменный пол, продолжая смотреть на столь любимого, столь дорогого ей человека, словно не замечая крови, струящейся из виска. Алекс метнулся к ней, но был перехвачен стражей.

— Ты пришёл, — прошептала девушка, улыбаясь сквозь слезы, бежавшие по лицу, — ты пришёл…

Палач посмотрел на инквизитора в растерянности.

— Продолжайте, — выдержанно кивнул тот, — продолжайте допрос. Что там у нас следующее? Ах да, «Испанский сапог»… Приступайте, а мы с лордом посмотрим на это, бесспорно, захватывающее зрелище!

— Нет! — взревел Алекс, пытаясь вырваться из рук стражи. Два охранника были отброшены к стенам, ещё четверо спешивших к нему словно наткнулись на стену. Лишь инквизитор стоял и невозмутимо смотрел на гнев демона. Когда лорда всё же связали, Педигрю вытащил серебряный крест, внизу заточенный, словно кинжал, и воткнул его в левое плечо Тривейна. Провернув страшное распятье несколько раз, он вытащил его, затем вонзил в правое плечо. Нечеловеческий рёв боли пронесся по подвалам.

— Алекс, Алекс! Нет, не надо, прошу вас! — заплакала Ванда, бросаясь на колени.

— Встань с колен, молю, Ванда, встань, — прохрипел лорд, отхаркивая сгустки крови. Она словно не слышала. Ведьма, стоя на коленях, умоляла пощадить мужа.

— Молись на неё, — проговорил инквизитор и выдернул распятье. Затем он подошел к ней, поднял подбородок и, заглянув в сверкающие от слёз изумруды её глаз, крикнул, — продолжайте!

Стальные обручи приковали её к стальному креслу и стянули запястья. Палач подошел к ней и, до боли сжав её ступню, начал надевать на неё кованый сапог.

— Нет! — взревел Алекс. — Чего ты хочешь?! Чего?!

Инквизитор поднял руку, останавливая пытку.

— На колени, лорд Алекс Тривейн.

Алекс опустился на колени перед инквизитором. Огонь ненависти в глазах сменился мольбой отпустить ведьму. Несколько томительных минут ожидания.

— Отпустите женщину!

Руки палача разжались, возвращая Ванде свободу. Педигрю подошел к ней, ласково провёл рукой по огненным волосам и произнёс:

— Ты хочешь, чтобы он жил?

— Да! — закричала девушка не в силах сдержать рвущиеся наружу рыдания.

— Что ж… он будет жить.

Ванда опустилась на колени и начала благодарить инквизитора. В тот момент лёгкая улыбка тронула губы Педигрю, и он проговорил:

— Инквизиция рассмотрела дело супругов Тривейн. Лорду Алексу Тривейну Великая Католическая Церковь дарует жизнь, — молчание, показавшаяся всем, кроме говорившего, вечностью, наконец закончилось.

— Леди Ванда Тривейн приговаривается к сожжению на костре! Увести осужденную! Казнь состоится завтра на закате.

У ведьмы потемнело в глазах, уже сквозь туман она слышала крики Алекса и шум завязавшейся сватки…

Время, оставшееся до казни, она провела в камере, куда не проникал ни один луч солнца. За несколько часов до сожжения к ней в камеру пришёл престарелый священник, умолявший её покаяться, призывавший ее душу смягчиться и несший прочую чушь. Ванда подняла безумные глаза, от взгляда которых святой отец уронил молитвенник, и спросила глухим голосом, в котором больше не было ничего:

— Где Алекс?

— Его тут нет.

— Позовите моего мужа…

— Это запрещено.

— Позовите лорда Тривейна!!! — взревела женщина, теряя сознание.

Золотые лучи заходящего солнца осветили деревянный помост, служащий эшафотом для сегодняшней казни, и выхватили из толпы людей, пришедших полюбоваться на чужую боль и смерть, стальную клеть, в которой был закован в кандалы лорд Алекс Тривейн, владелец близлежащих земель. В обоих плечах демона торчали серебряные распятья, он истекал кровью, но глаза по-прежнему горели дьявольским огнём, огнём отмщения…

Её ввели на эшафот. Распущенные рыжие волосы развевались на легком ветру, изумрудные глаза безумно блуждали по толпе, ища его, и она его нашла, загнанного в клетку, но безумно любящего её. Он рванулся, снова, ещё, но серебряные цепи держали крепко, а освящённые распятья всё сильнее рвали плоть, норовя добраться до сердца. И вот тогда она улыбнулась. Улыбнулась той самой доброй детской улыбкой, которую он так любил, улыбнулась, смотря в его глаза, прошептав: «Ты будешь жить. Я умираю ради тебя». Палач привязывал её к столбу, когда к ней подошел инквизитор.

— Одумайся, Ванда, одумайся.

— Вы поклялись, что отпустите его, вы поклялись, — проговорила она, смотря прямо и спокойно.