Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника

Здесь царила тьма, лишь мирное дыханье старца напоминало Джону, где он. И сразу, вспомнив все, он пополз из пещеры, обдирая ладони и колени. Дождь превратился в ливень, бушевала гроза, гром грохотал в скалах, но холодная влага, лившая на спину, была лучше горячего пота, заливавшего ему лицо. Встать он не смел, воскресли старые страхи, он провидел сквозь тьму черную расщелину, кишащую змеями и пауками. Молнии сверкали чаще и чаще, Джон видел скалы и кручи, и припоминал дядю Джорджа, и думал, что таким же будет он сам, если сорвется в пропасть. Когда страх его достиг высшей точки, из мрака раздался голос:

— Вернись!

Но Джон не знал, хватит ли у него на это сил.

— Вернись, — повторил голос, — или покажи, на что годишься.

И в свете молнии Джон увидел друга своего, рыцаря — без коня, но по-прежнему в латах.

— Хочешь сразиться со мной? — спросил рыцарь Разум.

Безумная мысль мелькнула в мозгу у Джона — схватиться за коленчатый локоть и перепрыгнуть расщелину; но он представил себе, как рыцарь падает с ним в пропасть.

— Здесь мне не повернуться, — тихо сказал он, но все же повернулся, и быстро пополз назад, и достиг пещеры. Гроза утихла, он увидел звезду.

Последние капли хлестнули его, а когда лунный свет залил пещеру, Джон застонал и вышел снова.

Рядом с собою он увидел лицо. Облако скрыло луну, лицо исчезло, но он знал, что оно здесь — старое, страшное, большое, не сливающееся воедино. И он услышал голос:

— Ты все думаешь, что боишься черной ямы? Разве ты не понял, почему они убеждали тебя, что за ручьем ничего нет? Потому что в таком случае нет и меня, и не надо меня бояться. Можно сказать так: где я, там их нет, где они — нет меня. Но я не отрицание, не ноль, и ты это знаешь. Иначе с чего бы ты так старался забыть своего дядю? Для тебя я — поражение, шаг в неизвестность, полная беспомощность, последний риск, утрата свободы. Сын Хозяина ничего не боялся, но меня боялся и Он.

— Что же мне делать?

— Что выберешь. Прыгай сам, или жди, пока тебя толкнут. Закрой глаза или жди, пока их завяжут. Сдайся или продолжай бесцельную борьбу.

— Я бы сдался, если бы мог.

— Тогда я стану тебе служанкой, а не владычицей. Исцеление от смерти смерть. Отдавший свою свободу получит ее с избытком. Идем же к Матушке.

Луна показалась снова, и Джон увидел рядом глубокое Ущелье. На дне его мелькали какие-то люди и сверкала вода. Ему показалось, что его ждут — люди как будто расступились — и он осторожно двинулся вниз по крутому откосу, цепляясь рукой за скалы. Футов через сто он присел на выступ, очень кружилась голова, и двинулся дальше. Страх стал иным — холодным, ясным, спокойным; и Джон спускался все ниже.

Ha самом дне Ущелья стояла Матушка в сверкающем венце, и в руке у нее был скипетр. Люди держались чуть поодаль, за пределом светлого круга, и глядели на нее, а сама она глядела на Джона, цепляющегося за камни. Недалеко, в светлом круге, сидел обнаженный Виртус. Сразу за ним начинался полукруглый пруд, как бы среза-ный другим склоном, который поднимался отвесно до края Ущелья. Люди молчали, пока жалкий человечек не вышел из тени скал и не пошел к ним в лунном свете.

— Я сдаюсь, — сказал Джон.

— Это хорошо, — сказала Матушка. — Долго тебе пришлось идти, а я бы тебя перенесла за одну минуту. Но ничего, хорошо и так.

— Что мне делать сейчас? — спросил Джон.

— Снять свои лохмотья, — ответила Матушка. — Вон, друг твой уже разделся! А потом — ныряй в пруд.

— Я не умею нырять, — сказал Джон.

— Уметь тут нечего, — сказала Матушка. — Когда ныряешь, как раз и не надо ничего делать.

— Только не пытайся сохранить жизнь, — улыбнулся Виртус.

— Что ж, — сказал Джон, — если все одно, я просто прыгну.

— Совсем не все одно, — сказала Матушка. — Прыгнув, ты можешь сильно ушибиться, да и не нырнешь глубже. А тебе надо попасть как можно глубже, ибо с этой стороны ты не вынырнешь. В скале — проход, и кончается он далеко отсюда. Туда и выйдешь, прямо на землю.

— Они заманили меня сюда, чтобы убить, — подумал Джон и все-таки стал раздеваться. Снимать ему пришлось немного, одни лишь грязные лохмотья, но кровь на них запеклась, и отодрать их было трудно. Когда он разделся, Матушка подвела его к пруду, у которого уже стоял Виртус. Спускаться пришлось дольше, чем он предполагал. Дойдя до края, он хотел нырнуть прежде, чем испугается, но сама эта мысль была такой горькой, что ему показалось, будто самое плохое позади, и он уже в воде. Однако он стоял на берегу, все по эту сторону. И тут с ним случилось странное: он услышал голоса теней.

— Еще не поздно, — сказал старый Умм. — Вернись ко мне и это исчезнет, словно сновиденье.

— Неужели ты можешь расстаться со мной навсегда? — сказала Лирия. — Я знаю, сейчас я тебе ни к чему, но навсегда?.. Подумай!

— Неужели об этом ты и мечтал? — сказал Блазн. — Где тут твой остров? Вернись ко мне, и я спою.

— И не стыдно? — сказал Болт. — Какой же ты после этого мужчина?

— Надеюсь, — сказал Сигизмунд, — ты знаешь, что это? Религиозная меланхолия. Если ты нырнешь, ты вынырнешь безумным.

— Позаботься о себе, — сказал Трутни. — Умеренное благочестие украшает жизнь, но этот максимализм… Где твой вкус?! Уволь, не понимаю.

— Что за атавизм! — сказал Гумани. — Ты просто увиливаешь от дела. В конце концов, нырять гораздо легче, чем строить.

— Дорогой мой, — сказал Плюш, — одумайся, очень тебя прошу! Не бери на себя лишнего. Эти порывы, знаешь ли, не доведут до добра. Поосторожней, мой тебе совет, попроще, я бы сказал — помягче.

И тут заговорил Виртус:

— Решайся, Джон. Чем дольше мы тут стоим, тем нам хуже.

И Виртус нырнул, и исчез из виду. Я не знаю, как решился Джон и что почувствовал, но он тоже потер руки, закрыл глаза и нырнул — не очень ловко, однако головой вперед.

Сон мой стал смутным, и я не знаю, как плыл через проход бедный Джон. Одно запало в мою память: из всех, кого он повстречал на своем пути, только Мудр явился ему в пещерах, и смутил его, объяснив, что человек не может оказаться там, где он сейчас, так что все это, как теперь называют, миф. Но сразу же зазвучал другой голос:

— Сын Мой, если хочешь — да, это миф. Это — истина, а не факт. Но это Мой миф и Моя истина. Слова самого Мудра — тоже иносказание, но он этого не знает; и потому миф властвует над ним или, точнее, остается его выдумкой. А этот миф создал Я, под этим покровом Я пожелал явиться твоим чувствам. Их тоже создал Я, чтобы ты мог увидеть Мое лицо и жить. Разве Языки не знали истории о Семеле? Разве хоть где-то и когда-то не знали, что хлеб и вино тело и кровь умершего, но живого Бога?