Мо Янь - Мучительные перевоплощения Симэнь Нао

Но однажды вечером они вдруг очнулись от спячки, согрелись, набухли и заставили мою дубинку под животом поочередно, то отвердевать, то расслабляться, чтобы снизить температуру тела. Мне стали абсолютно безразличны бурные человеческие страсти, в голове всплывал лишь образ ослицы – стройная фигура, длинные ноги, чистые глаза, гладкая и лоснящаяся кожа. Я жаждал встретиться с ней и спариваться. Только это было самым важным на свете для меня, все остальное – ерунда.

Ворота в усадьбе уже разломали. Их, наверное, уже отвезли и порубили на дрова для железоплавильной печи. А это означало одно – перекусив зубами привязь, я получил полную свободу. Кстати, несколько лет назад я уже прыгал через стену, так что никакие ворота, даже если бы они были целы, не стали бы для меня препятствием.

Оказавшись на улице, я безумно помчался за тем запахом, который сводил меня с ума. У меня не было времени оглядываться вокруг и обращать внимание на все  то, что имело отношение к общественной жизни. Я вылетел из села и понесся к государственной ферме, где огромное пламя окрасило полнеба в багровый цвет. Там были крупнейшие железоплавильные печи в волости Северо-Восточная Гаоми. Как выяснилось позднее, в них выплавлялось более-менее качественное железо, потому что среди многочисленных талантливых людей на ферме работало несколько инженеров-металлургов, вернувшиеся домой после зарубежного обучения и попавших сюда как правые буржуазные элементы на трудовое перевоспитание. Эти инженеры выплавляли сталь и тщательно контролировали работу помогающих им крестьян, временно переведенных сюда с окрестных ферм. Из-за жара печей их лица стали красными.

Вдоль реки Юньлянхе, по которой в древности перевозили зерно, стояло в ряд более десяти таких печей. На востоке от реки – лежали поля села Симэнь, на западе – была территория государственной фермы. Воды обеих рек волости Северо-Восточная Гаоми впадали в нее. Там, где они все трое сходились вместе, была болотистая местность, поросшая камышом, и тянулись песчаные отмели с кустами тамарикса.

Поначалу сельские жители держались в стороне от людей с государственной фермы, но отныне началась великая битва за единство народа. По широкой дороге на запряженных волами и лошадьми телегах и даже на двухколесных тележках, управляемых людьми, перевозился, как говорили здесь – бурый камень, то есть железная руда. Такой же груз тащили на своих спинах ослы и мулы. Несли его в корзинах крестьяне – мужчины, женщины и даже старики и дети. Весь этот непрерывный поток повозок, животных и людей, похожий на вереницу муравьев, плыл к железоплавильным печам государственной фермы. Впоследствии люди скажут, что, мол, широкомасштабная кампания по производству железа и стали принесла кучу хлама, а вот руководство волости Гаоми заявит, что у них в округе выплавлялось качественное железо, для чего разумно и в полной мере использовался труд инженеров, а также правых буржуазных элементов.

На протяжении бурных дней коллективизации члены народной коммуны на некоторое время забыли о единоличнике Лань Ляне. Он оставался без их надзора, и несколько месяцев работал свободно. А когда кооперативный урожай сгнил на поле, потому что крестьяне выплавляли железо, он, наоборот, спокойно собрал обильный урожай на своих восьми му земли. И еще на ничейной территории накосил несколько тонн тростника, из которого в свободное зимнее время собирался наплести циновки  и прибыльно их продать. К тому же, поскольку люди забыли о моем хозяине, то, естественно, выбросили из головы и его осла. Так что, даже когда крайне исхудавших верблюдов выгоняли на работу – переносить железную руду – я, здоровый осел, мог свободно гоняться за запахом, который возбуждал во мне романтическую страсть.

Я бежал по дороге и уже обогнал немало людей и животных, включая десяток ослов, но не нашел ни следа ослицы, которая своим запахом звала к себе. Даже наоборот, чем дальше я бежал, тем более ослабевал сильный когда-то запах. Иногда он исчезал, а потом появлялся снова – так, будто пытался завести меня вдаль. И мне приходилось опираться не только на обоняние, но и на интуицию, а она подсказывала мне, что я бегу в правильном направлении. Скорее всего, это была ослица, которая тащила телегу или несла на себе железную руду. Да и где в период такой строжайшей организации труда и железного руководства могла бы свободно спрятаться ослица во время течки?

Еще до создания народной коммуны Хун Тайюэ с бранью набросился на моего хозяина:

«Лань Лянь, ты – единственный чертов единоличник во всем уезде Гаоми! Ты – плохой пример для подражания! Подожди, я немного освобожусь – и разделаюсь с тобой!».

На что мой хозяин, с видом мёртвой свиньи, которая уже не боится кипятка, тихо проговорил:

«Подожду!».

Я пересёк разбомбленный лет десять тому назад и недавно отстроенный большой мост над Юньлянхе, обогнул территорию пышущих жаром железоплавильных печей, но ослицы не обнаружил. Мое появление разбудило рабочих, которые, казалось, спали стоя, как  пьяницы. Они окружили меня с крюками и лопатами, надеясь поймать. Но это было невозможно. Люди уже качались от усталости и вряд ли могли собрать все свои силы, чтобы схватить меня, а если бы даже и схватили, то были слишком слабыми, чтобы удержать. Они кричали и пугали меня, но все это было от бессилия. Огонь в печах подчеркивал мой величественный вид, в его свете моя черная кожа блестела, как шелк или сатин, и я не сомневался, что в глазах людей и в их памяти образ осла с такой благородной внешностью, которого они никогда не видели и не увидят, останется на всю жизнь. «И-о...». Я бросился на рабочих, когда они попытались ко мне подойти, и они разбежались во все стороны. Некоторые споткнулись и упали на землю, кто-то побежал, волоча за собой лопату, как побежденный отступающий солдат, спасающий свою жизнь. И только один отважный коротышка в шляпе, сплетенной из ивовой лозы, ткнул меня в бедро железным крюком. «И-о...». Крюк сукиного сына был еще горячим, и я сразу почувствовал запах палёного. Проклятье! Да этот негодяй поставил мне клеймо! Я взбрыкнул задними ногами, вырвался из огненного окружения и нырнул в темноту – в камышовые заросли на болотистом берегу.

Среди свежего тростника и запаха воды я понемногу пришел в себя. Боль на бедре уменьшилась, но все еще оставалась невыносимой, гораздо более острой, чем от волчьего укуса. Продвигаясь вдоль заболоченного берега, я остановился попить речной воды, вкус которой отдавал чем-то, что напоминало лягушачью мочу. Вместе с водой я нечаянно проглотил крошечные комочки, которые, скорее всего, были головастиками. Это было очень тошнотворно, но другого выхода не было. К тому же, вдруг от них будет лечебный эффект и они уймут боль так, словно бы я напился лекарств? И именно в этот момент, когда моё обоняние перестало правильно функционировать, и я не знал, что же делать – ранее утраченный запах вдруг появился и заколыхался, словно красная шелковая нить на ветру. Опасаясь потерять ее, я побежал за ней, уверенный, что она сможет довести меня до ослицы. Теперь, когда я достаточно отдалился от железоплавильных печей, месяц засиял ярче. На берегу вдоль реки квакали лягушки, однажды вдалеке послышались человеческие крики, звуки барабанов и гонгов. Я знал, что это – проявление истерии фанатиков по поводу выдуманной победы.