Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город

Вместо этого волшебник нахмурился, открыл рот, вроде бы рыгнул, и из него извергнулся клубок ремней и вентиляторов. Его рука на ветровом стекле превратилась в сгусток из свечей зажигания и проводов. Его смокинг замерцал и почти исчез, а через мгновение он потерял весь человеческий вид. Он трансформировался в нечто похожее на твердую серую массу, отдаленно похожую по форме на человека, хотя из него торчали различные детали двигателя, как будто это была скульптура человека, сделанная из ненужных автомобильных деталей.

Салли интуитивно понимал, что Строитель перестал работать, как любая машина может зависнуть, если ее зубчатые колеса обездвижены металлическими опилками, забившимися между зубцами. Они были спасены.

С другой стороны, «Хаммер» был теперь бесполезен, и еще трое Строителей окружали их.

Обнаженная женщина, вышедшая из темной гостиной Коррины Рингуолд в фойе, не была блондинкой, как та в голубом платье, но была даже более красивой брюнеткой, менее реальной, чем любая ретушированная фотография любой пластифицированной и заботоксенной голливудской звезды. После того, как она вышла на свет и дала Расти момент полюбоваться своей физической совершенностью, ее нос завалился в череп, ее лицо сморщилось вокруг этой дыры, а затем завернулось внутрь, и голова потонула, исчезнув с глаз в отростке шеи.

Позади Расти, когда он пытался сохранить остатки разума, снова прозвучал дверной звонок.

Лицо брюнетки сформировалось на животе ее безглавого тела, ее груди теперь выглядели как выступы на лбу. Ее глаза были зелеными и свирепыми, а голос — обольстительный и торжествующий, когда она сказала:

— Я твой Строитель.

Находясь в захвате Девкалиона, уверенный в своей силе над гигантом, Виктор, тем не менее, решает изменить тактику:

— Зачем быть защитником их вида? Они хуже тебя. Они такие же люди, как и все, все человечество, и вдобавок ненавидят друг друга, сговариваются друг против друга, воюют друг с другом.

— И некоторые желают другим смерти, — говорит Девкалион.

— Да, за что-то, что называется долгом и за что-то, что зовется любовью — и это идеи, а не что-то реальное. Ты не можешь отрицать, что они живут ради похоти, ради жадности, чтобы завидовать и оправдывать насилие своей завистью, чтобы искать силу друг над другом и безжалостно ее применять.

— Большинство из них не такие, — говорит гигант. — Но среди них достаточно таких, как ты, Виктор, сбивающих их с пути снова и снова, коварных политиков и противных самим себе интеллектуалов, самодовольной элиты, совращающей их с их лучших качеств. По миру ходит змей, и подписав с ним соглашение, ты потратил свою жизнь — свои жизни — распространяя его яд.

Виктор знает, что находится на правильной стороне в этой дискуссии, и он не стесняется напирать дальше, в лицо:

— Они считают себя особенными, часть из них — бессмертными, но судя по миру, который они создали, это сточная труба из порока и эгоизма, из кишащего червями хлеба и нелепых цирков, становящихся все более мрачными год от года. Они претендуют на жизни, имеющие значение, при этом гонятся ни за чем иным, как за бессмысленным возбуждением.

— Потому что среди них такие, как ты, запекающие червей в хлеб и пишущие сценарии для цирков. Ты повторяешь тот же избитый аргумент.

— Но если нет другой причины, — говорит Виктор Безупречный, — то, несомненно, человек, такой старый, мудрый и разумный, как ты, должен ненавидеть их за непокорную индивидуальность, каждая личность отличается от другой, весь огромный, бурный океан из них, не фракция, организованная как скромно ползающие муравьи, бурлящий эксцентричностью, безграничным разнообразием страстей и предубеждений, пристрастий и неприязни, планов…

— Надежд и грез, — говорит Девкалион.

— … капризов и бесполезных индивидуальностей…

— Шарма и талантов, — говорит Девкалион, — способностей и добродетелей.

Ожидая, когда сила его интеллекта вознесется на беспрецедентные высоты, когда последний раунд дополнений свалит с ног, Виктор Безупречный не пытается освободиться от гиганта, но поднимает одну руку к неповрежденной половине татуированного лица зверя, нежно трогая его, почти так, как может его трогать любящий отец, и Девкалион не отстраняется от контакта.

— Определенно, ты видишь, — говорит Виктор, — что они не будут никогда едины, работать как один, объединяться без навыков в поиске величия. Они никогда не принесут в жертву свою индивидуальность для усовершенствования расы, не направят свои миллиарды сознаний и сердец к единой цели и тем самым не покорят природу и Вселенную навсегда.

— Бог бережет их от этого, — отвечает Девкалион.

А затем начинает происходить удивительное и неприятное.

Девкалион не знал, как можно было бы провести казнь, только бы этот Виктор, этот самопровозглашенный Безупречный, мог бы кануть в вечность вместе со всей своей мерзкой работой.

Конец пришел, когда он начал осознавать пульсации света, проходящие через его глаза. Раньше он видел этот феномен только в зеркалах или водоемах со спокойной водой. Сейчас же холодные белые волны света проходили через приподнятое лицо Виктора. В испуганных глазах клона тоже пульсировало свечение накаливания, хотя это было не внутреннее свечение, а отражение сияния глаз его палача.

Своим мысленным слухом Девкалион слышал бурю — и еще больше — той ночи, когда он был рожден из мертвого: нарастающие раскаты грома, сотрясавшие небеса, как будто срывая их, как камни свода под ударами землетрясения, но грохот и жужжание загадочных машин отражалось от стен старой ветряной мельницы, его мученические крики, когда он сопротивлялся своему созданию, пронзительный крик триумфа его создателя, безумная какофония. И в своем воспоминании он еще раз увидел первую вещь, которую видел, когда открыл глаза в ту давнюю ночь: колоссальные удары зигзагообразных молний, превращающих ночь в яркий день за окнами мельницы и трещащих в кабелях, с помощью которых Виктор направлял их в свой дьявольский механизм, не обычная молния обыкновенной бури, а молния беспрецедентной взрывной силы, живой свет.

Сейчас он чувствовал ту же необработанную силу, проходящую через него, через его руки в пальцы, в тело этого Виктора Безупречного. Одежда безумца задымилась и воспламенилась, но пламя не жгло руки Девкалиона. Кожа Виктора почернела и зашелушилась, его глазницы полностью осветились огнем, языки пламени выходили из его рта, и за считанные секунды он вывалился из захвата Девкалиона, превратившись в прах и фрагменты обуглившихся костей.