Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология

П. Ф. Р-кий

Посвящается милой одесситке

Одесская пресса.

Голландская сажа.

Сибирская язва.

Казанское мыло…

В моем представлении – это нечто автономное, особое, замкнутое, живущее своими собственными вкусами, уставами, традициями. Нечто, о чем уже давно заявлен патент за № 4711 в департаменте российского искусства.

Одесская пресса – это маленькая самолюбивая республика, затерянная среди городов и колоний могущественного империалистического государства.

Она не желает подчиняться никаким законам, никаким влияниям и мнениям, она не верит никаким авторитетам и живет и гордится своим собственным независимым мнением, самоуправляясь и самоопределяясь.

И огромное добродушное государство, снисходительно улыбаясь, щадит ее автономность и оставляет ее в покое. Освистывая всероссийскую знаменитость, короля и властителя северных вкусов, актера, на котором воспитывались целые поколения, она уходит, довольная и гордая, и иронически усмехается:

– Нас не надуешь!

И ставит крест.

Она не любит чужих. Она не любит готовых, законченных, созданных где-то там, на севере, помимо ее влияния, помимо ее наблюдений.

«Одесса-мама» – как поется в одной из ее песен.

И как мать она не любит приемышей. И часто оказывается злой мачехой по отношению ко всем тем, кого подкидывает ей северное искусство.

И наоборот – свое, хотя бы маленькое, среднее, ограниченное, только свое – она раздувает до размеров необычайных и внушительных. Ибо это – свое, ею вспоенное и ею вскормленное.

Она страшна. Страшна для всякого гастролера. Ибо можно пройти по всей России и совершенно не пройти в Одессе.

И Одессы боятся. Ее откладывают на конец, напоследок, чуть ли не после Парижа и Лондона…

«Леди и джентльмены!

Скромно считая себя единственным настоящим конферансье в России с Сибирью и чувствуя приближение старости, я считаю долгом своим перед родиной и перед потомством сохранить для истории те мысли, замечания и положения, кои накопились у меня за время моей деятельности…

Вы отлично знаете, что наиболее грандиозные, скажем прямо, подавляющие успехи европейской цивилизации в России сказались именно в области кабаре, или, как называют их ласкательно и уменьшительно, – миниатюр, о которых известный поэт нашего времени сказал:

Но, леди и джентльмены…

Для кабаре необходим, и это совершенно неоспоримо, – подвал.

Вы спросите, почему непременно подвал, а не партер или бельэтаж?

Очень просто. Когда люди опускаются до того, что идут в кабаре, надо дать им возможность опуститься как можно ниже. Ибо, как сказал Ницше: «Падающего подтолкни»…

И обратите внимание, что год от года, под влиянием бесчисленных предпринимателей, все архитекторы стараются рыть подвалы как можно глубже… Уже одно это явление ярко указывает на все возрастающий ажиотаж: каждый антрепренер не прочь вырыть яму своему конкуренту.

Помимо перечисленных причин, так сказать, житейского и современного характера, можно, говоря о подвалах, привести и соображения исторические. Из истории известно, что все наиболее утонченные пытки происходили главным образом по подземельям.

Когда у человека есть подвал – тогда добрая половина успеха уже обеспечена.

Но есть еще недобрая половина успеха!.. Вот об этой недоброй половине, иначе говоря, о конферансье, я и хочу сказать вам несколько слов.

Как сделаться конферансье?

Впрочем, не будем забегать вперед. Последовательность – прежде всего.

Кого, собственно, мы называем конферансье? В чем его обязанности? Каковы его права? Зачем, вообще говоря, существуют конферансье на свете? Кому они нужны, и для чего они нужны, и кто нужен им?

Итак: конферансье есть посредник между одной половиной рода человеческого и другой. Между тем, кто играет, и тем, кого разыгрывают. В своем роде – комиссионер искусства!.. Искусства обольщать, обещать и соблазнять.

В этом смысле первым конферансье в мире был, если хотите, змей с его гениальной инсценировкой грехопадения Евы. Кстати сказать, вся постановка этой одноактной миниатюры стоила ему гроши. Гардероб сводился к паре фиговых листков, а для реквизита понадобилось одно самое обыкновенное свежее яблоко.

А сравните-ка, леди и джентльмены, наши постановки! Взгляните, чего все это стоит. И признайтесь откровенно, сколькими бы яблоками, и притом кислыми, а не свежими, вы бы меня забросали, если бы мои артисты появились перед вами в фиговых листках.

Однако я уклонился в сторону. Продолжаю.

Настоящий конферансье должен непременно обладать двумя вещами: пробором и самомнением. Впрочем, при наличности лысины отсутствие пробора может быть компенсировано лишней дозой самомнения. Но уже последнее ничем заменено быть не может. Оно обязательно и священно, как атрибут жречества для первого жреца.

Не забывайте, что конферансье все время должен быть на виду у публики и все время импонировать ей. А что еще так импонирует публике подвалов, как не настоящее, исключительное, откровенное самомнение?

Оркестр играет туш, публика наполняет подвал, лакеи начинают стучать тарелками, а если удастся, и хлопать пробками, занавес раздвигается – и в час, указанный на театральной афише, конферансье начинает острить.

Вся трудность этого амплуа в том и заключается, что ровно с девяти часов вечера, ежедневно, человек обязан делаться остроумным. В противном случае ему грозит ряд серьезных неприятностей – ссоры с антрепренером, нарушение контракта, неустойка и проч.

С другой стороны, посудите, кто может нелицеприятно считать себя экспертом по остроумию? Кто возьмется доказать, что это удачно, а вот это – неудачно?

Ведь известно, что публика сплошь и рядом гогочет в самых трагических местах и нередко заливается горючими слезами во время какого-нибудь двуспального фарса… Ведь вот и сейчас, например, леди и джентльмены!.. В данную минуту, стоя на этих подмостках, разве не мечу я…»