Барбара Картленд - Оттенки страсти

Единственным человеком, к которому леди Вивьен была по-настоящему привязана, был ее сын Чарльз. Он – истинный Персиваль, не раз с гордостью восклицала она. Что, по всей видимости, должно было означать, что молодой человек, во-первых, очень хорош собой, а во-вторых, имеет самое высокое мнение о собственных умственных и прочих способностях. Чарльз всегда имел вид ребенка, которому не вполне понятно, как это всем остальным смертным позволительно ходить по одной земле с ним. Разумеется, Создатель должен был специально позаботиться о красной ковровой дорожке исключительно для него одного, по которой и должна была ступать его несравненная нога, обутая в самый дорогой и изысканный ботинок. К своим двадцати четырем годам Чарльз, по мнению матери, был все еще невинен, аки агнец. Конечно, кое-какие грешки в прошлом за ним водились: скандалы в Итоне, отчисление из Кембриджа, позорная связь с какой-то хористочкой, но все это любящая мать списывала на юношеские шалости и общие издержки молодости. «Мальчик еще просто не перебесился», – говорила она в таких случаях и добавляла, что в один прекрасный день Чарльз с его умом и прочими талантами еще покажет всем, что такое истинный Персиваль.

К женщинам Констанция Вивьен всегда относилась более чем прохладно, и дочь не была исключением. Правда, целых пять лет она не мозолила ей глаза своим присутствием. И вот, к несчастью, Мона вернулась. И теперь придется вывозить ее в свет и все такое. Слава богу, девочка отнюдь не дурнушка. Правда, пошла в отца, не унаследовав и сотой доли яркой красоты Персивалей и их умения всегда оставаться в центре внимания. Но наверняка отыщется какой-нибудь богач, который соблазнится необычной внешностью Моны и захочет жениться на ней. А она с чистой совестью сможет под завистливый шепот света занести в список своих достижений еще одно: любящая мать, удачно устроившая судьбу любимой дочери.

Леди Вивьен окинула быстрым взглядом гостиную. Нет, сегодня здесь нет никого, кто мог бы представлять потенциальный интерес для Моны. Она снова подозвала дочь.

– Мона, дорогая! Наверное, тебе лучше пойти к себе и отдохнуть с дороги. Тем более что сегодня мы ужинаем у Мойры Блэнкни, а она обещала устроить после ужина танцы. Что-то вроде небольшой неформальной вечеринки. Впрочем, в качестве компенсации на следующей неделе я даю званый ужин. Кстати, вы знакомы с леди Блэнкни? – обратилась она к своему собеседнику. – Прелестная женщина, но вот хозяйка из нее – никудышная. У нее же…

Последовал пространный перечень всевозможных промахов и упущений неведомой леди Блэнкни, то и дело перемежающийся восклицаниями типа: «Но она – просто душка», «Очень мила» – и прочее.

Получив разрешение удалиться, Мона пошла к себе наверх. В спальне она застала Аннет, которая все еще возилась с баулами, распаковывая вещи. Мона обвела взором уютную комнату, знакомую ей с детских лет. Спальня соединялась с небольшим будуаром, декорированным с несомненным художественным вкусом. В будуаре хранились детские сокровища Моны, которые рачительно сберегла для нее Аннет: любимые детские книжки, преимущественно сказки, выстроились в ряд на книжной полке, а в углу, на своем привычном месте, посверкивая глазами-бусинками, восседал ее любимый плюшевый мишка. Мона взяла любимую игрушку в руки: плюш поблек и кое-где протерся от времени.

– Ах, Тедди! – прошептала она, нежно целуя мишку в нос и усаживая на прежнее место. – Я уже выросла, а взрослой барышне не пристало играть с плюшевыми мишками.

Внезапно ее охватило волнение: новая жизнь уже началась. Как-то она сложится! Ведь впереди столько всего захватывающе интересного. Целый мир лежит перед ней, ее ждет масса открытий! И начнет она с Лондона!

И все же невероятно: она – взрослая. Какие смешанные чувства вызывает в ней это пока еще новое для нее ощущение. Жила-была девочка, играла себе беззаботно изо дня в день, вечерами засыпала сладким сном, который не нарушали никакие тревожные мысли и переживания. И вдруг все так круто и в одночасье изменилось, словно и не было всех этих безмятежно прожитых лет. Девочка выросла, и кто знает, какие испытания приготовила ей судьба.

Утешает лишь то, что маятник судьбы может качнуться в любую сторону и преподнести не только горе, но и счастье, не только суровые будни, но и радость веселых праздников.

Размышления Моны были прерваны неожиданным появлением Чарльза. Одет, как всегда, с иголочки, лощеный, выхоленный, ее братец действительно был неотразим, как свято верила мать. Во всяком случае, улыбка Чарльза обезоруживала мгновенно.

– Привет, Мона! – он рассеянно поцеловал сестру в щеку. – Вот это да! За прошедший год ты стала совсем взрослой барышней! И, ей-богу – самой настоящей красавицей! На месте нашей мамочки я бы держал ухо востро. Ты в два счета сорвешь с ее головы лавровый венок победительницы. Старушку это может здорово огорчить.

– Перестань, Чарльз! Как ты можешь говорить такие вещи! – запротестовала Мона, но невольно рассмеялась его шутке.

Они поболтали немного о том о сем, обмениваясь дежурными фразами, как это водится между родственниками, которые росли не вместе, а потому при встрече испытывают некую неловкость, не зная, о чем говорить.

– Послушай, Мона! – сказал Чарльз после минутной паузы. – Ты ведь собираешься сегодня на этот танцевальный вечер, не так ли?

Мона молча кивнула.

– Вот и прекрасно! Тогда у меня есть к тебе одно небольшое дельце! Пожалуйста, передай эту записку Милли Кингстон, то есть, я хотел сказать, леди Миллисент Кингстон. Тебе любой сразу же укажет ее. Такая высокая темноволосая девушка, хорошенькая, похожая на резвую лошадку. Если она станет расспрашивать обо мне, скажи, что я валяюсь в постели с температурой. Дескать, подхватил простуду. Я так и написал в записке, успокоил, как мог. Ничего страшного, и смерть мне не грозит, но, увы! К моему величайшему огорчению, я не смогу присутствовать на вечере и наслаждаться радостью общения с прелестной Милли.

– Но Чарльз, – робко начала было Мона, несколько сбитая с толку натиском брата, но тот уже был на пороге.

– Прощай, Мона! У меня срочная встреча в театре «Водевиль». И пропуск через служебный вход, – добавил он, уже исчезая за дверью.

Мона озадаченно уставилась на конверт, который продолжала держать в руках. На нем размашистым почерком было написано имя той, кому она должна была его вручить. Пожалуй, более опытный человек легко мог бы составить себе представление о характере писавшего уже по одному почерку.

Корявые буквы, прыгающие в разные стороны, выписаны без всякого нажима, чернила в некоторых местах расплылись и подтекли. Общее впечатление полнейшей небрежности, переходящей в неряшливость.