Неудача в наследство - Светлана Романюк

на берегу Старого омута. Даже днём вода в его глубине была непрозрачна и темна. Время убежало стремительно, куда быстрее, чем течёт Буйная. Ничего не выходило. Ему уже ничто не поможет. Либо он умрёт, либо они его вычислят во время проведения ритуала и схватят. И он всё равно умрёт, но чуть позже. Как он мог пропустить это? Как мог не учесть?

Видящие чувствуют столь грубые возмущения эфира. И, судя по вчерашнему разговору, Анна Ивановна их тоже чувствовала. Ему повезло, что она в силу отсутствия необходимых знаний раньше не поняла, с чем связаны её приступы. Надеяться, что таких знаний не хватит у Порфирия Парфеновича и уж тем более у Леонтия Афанасьевича, было глупо.

Провести ритуал и бежать! Выиграть время и спрятаться. По уму нужно было бежать давно. Но кто ж знал, что всё сложится именно так?

В ушах выло, за спиной клацало, волосы шевелились на затылке. Самым жутким был голос отца, который, перекрывая все звуки, выл прямо в голове:

— Про мать не забывай! Сгодится и она!

Петенька поднялся, спотыкаясь на ровном месте, подошёл к самой воде. Зачерпнул. Умылся. Руки тряслись. Вместо собственного отражения из воды на него глядела темнобровая красавица с чёрными косами.

— Не забыва-а-а-ай! — тянула она голосом отца.

Домой идти нельзя. Куда? В омут? Петенька заметался по берегу. Галька, щепки — всё не то. Валун, но крупный, с места не сдвинешь. Взгляд наткнулся на остов мельницы. Может, там есть что-то подходящее? Пока бежал туда, рассёк руку и дважды ссадил колени. От воя заложило уши.

Знаки, начерченные мелом на старой стене, бросились в глаза сразу. Кто-то неумело, но старательно перечертил все символы, что на набойках отцовых, а вернее дедовых или даже прадедовых, сапог красовались. Пару символов переврал. С пропорциями напутал. Рука кое-где дрогнула, но суть этот кто-то уловил верную. Петенька запрокинул голову и зашёлся то ли в смехе, то ли в плаче. Зажал себе рот руками. Постоял пару мгновений, разглядывая белые линии, и бросился на старые доски.

— Будьте прокляты! Будьте вы все прокляты! За что?! — всхлипывал он, стирая надписи рукавами и грудью, не обращая внимания на треск рвущейся ткани и занозы в ладонях. — Догадались, значит? Выжидаете? Интересно вам?! А помочь? Остановить? Спасти и в голову не пришло?!

Запал прошёл быстро. Петенька отступил на шаг. Оглядел получившиеся белёсые разводы. Покачался с носка на пятку. Вынул уголёк и, вновь подступившись к стене, размашисто начертил Знак Нужды.

За спиной послышался шум. Что-то гулко бухнуло.

— Ах! — раздалось испуганно и тонко.

В покосившемся дверном проёме стояла золотоволосая девчушка и огромными глазами смотрела на резко обернувшегося Петеньку.

Лиза наконец-то затихла. Лежала, сложив ладони под головой, и можно было подумать, что она спит. Петенька трясущимися руками вывел углём на земляном полу очередной знак. Девчушка оказалась сердобольной. Стоило попросить помощи и показать изодранные руки, тотчас же подставила остренькое плечо и повела домой горе-учителя. А вот заманить в обсерваторию так просто уже не удалось. Пришлось зажимать рот и тащить силой. Подниматься по приставной лестнице с брыкающимся, извивающимся и кусающимся ребёнком было то ещё приключение. Как мать не услышала?

Мать. Как она вообще умудрялась все эти годы ничего не видеть и не слышать? Ни с ним. Ни с отцом. Или видела? Петенька тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли и сводящие с ума голоса.

Последний раз! Он делает это в последний раз. Он закончит ритуал. Голоса умолкнут. Он соберёт отцовы документы, свои записи и скроется. Человеческая жертва подарит ему много недель тишины. За это время он непременно придумает, как можно разорвать этот круг! Он сможет!

Петенька вскинул нож. Старая лампа мигнула. Тень дрогнула.

— Князь руками поводил. Всё как засияет! А потом — бах! И одни кости! — вспомнился возбуждённый голос Николеньки.

Петенька опустил нож.

Он проведёт ритуал. Голоса стихнут. Он убежит. Князь найдёт Лизу. Поводит руками, и… бах! Всё окажется зря. Выходит, нужно спрятать тело. Спрятать так, чтобы никто не нашёл. Или взять с собой? Девчушка невелика. Ритуал остановит разложение… на время. А потом останутся одни кости, и наступит время для новой жертвы…

Ноги подломились. Петенька сел на пол и сжал виски руками. Отброшенный и позабытый нож валялся рядом, насмешливо поблёскивая лезвием.

Что он делает? Что он сейчас делает? Он действительно пытается убить ребёнка и высчитывает, сколько недель спокойствия ему принесёт эта жертва? Он? Чем он в этом случае отличается от Орьла?

Петенька закрыл глаза и завыл. Звук этот, протяжный, длинный, монотонный, хоть немного заглушал чужие крики, обещающие скорую гибель. Мысли мчались по кругу. Что делать? Очень хотелось жить. Но какова цена?

Где он ошибся? В самом начале он верно всё решил. Но что произошло потом? Он подумал, что может откупиться кровью. Чужой кровью. Малой кровью. Кошки. Мужчина. Женщина. Ребёнок? Да полно! Бывает ли кровь малой? Можно ли откупиться чужой?..

— …конечно, уникум, — воодушевлённо вещал князь. — Самоучка без дара не просто проводил ритуалы, а изменял их. Артефакты разрабатывал. Пельн, конечно, тоже много чего разработать смог, после того как дар утратил, но здесь ситуация принципиально иная. У парнишки дара никогда и не было. Всё равно как если бы от рождения слепой человек стал художником. Вполне приличным художником, прошу заметить.

Аннушка тряхнула головой и оглядела миловановскую гостиную. Все находившиеся в ней явно были под впечатлением от услышанного, но Аннушка чувствовала себя так, как будто увидела или, вернее, прочувствовала всё, о чём рассказывал Ромадановский.

— Что с ним будет? — спросил Михаил, и Аннушку затопила благодарность по отношению к соседу. Ей очень хотелось узнать, что будет с Орловым, но задать вслух этот вопрос она боялась. Несмотря на все учинённые Петенькой злодеяния, ненависти по отношению к нему она не испытывала.

— Что с ним будет? — не удержался от вопроса Михаил.

— Что будет? — переспросил Леонтий Афанасьевич. — Он будет жить… Учитывая те раны, что он себе нанёс, это уже немало. Каждая из них была смертельна. Ведь ритуал был рассчитан на обмен: жизнь жертвы за жизнь проклятого. Петр убил себя и должен был умереть. Ритуал был завершён, жертва принесена, и потомок Орьла должен был выжить. То, что в конце концов он принёс в жертву себя, несколько сместило фокус проклятия, какие-то линии замкнулись, какие-то, напротив,