Вольная (СИ) - Ахметова Елена

Что ж это такое было, что тайфе понадобилось разводить секреты? Едва ли кто-то стал бы косо смотреть на градоправителя, если станет известно, что он увлекается лекарским делом. В конце концов, не всем же мечами размахивать и сносить вражеские головы на скаку! У каждого тайфы для этого янычары есть…

Любопытством и дурацкими предположениями я промучилась почти до утра, но на сей раз переливчатая мелодия с первого этажа заставила меня немедленно подорваться на ноги и схватиться за зеркало, несмотря на чудовищный недосып.

Мозоли исчезли, не оставив и следа. Я недоверчиво покрутила сначала головой, потом зеркалом, но оно осталось при своем мнении: в нем отражалась совершенно обычная шея с нормальной, гладкой кожей. Даже старый детский шрамик под горлом — след от неудачно скопированного свитка — пропал.

Теперь в поведении господина и хозяина я вовсе никакой логики не видела. Что бы это ни было за чудо-средство, держать его вот так, под рукой, захотел бы каждый человек в городе!

Я порылась в памяти, прикидывая, к кому можно было бы подойти с расспросами о Рашеде-тайфе, и с удивлением поняла, что на сегодняшний день у меня ничего не запланировано. Никто меня не вызывал, не ждал в мастерской или казармах, не нужно было бежать за свежей соломой для кровли или свитком для засорившегося колодца и даже стоять над котлом с пловом не требовалось: едой нас с Малихом обеспечивала дворцовая кухня.

Будь я на воле, посвятила бы день книгам и блаженному ничегонеделанию, но чужие стены не располагали к безделью, и появление Лин, которая известила, что Руа-тайфа желает видеть меня за завтраком, я восприняла с облегчением. В конце концов, если я буду вынуждена задержаться в гареме на пару месяцев, наладить отношения с сестрой господина точно нелишне. О, и расспросить ее про чудо-средство можно!

— Не засиживайся у госпожи, — строго велела Лин. — Как только она позволит — сразу вниз, продолжишь обучение. Тайфа пожелал видеть тебя и сегодня, — в подтверждение серьезности требования она демонстративно положила на столик у входа увесистый бархатный кошель.

Звенело внушительно. Я обернулась, так и не завязав до конца шарф, и недоверчиво приподняла брови.

— Жалование наложницы, — коротко прокомментировала Лин. — И подарок от господина. Не забудь поблагодарить его.

Я прикрыла глаза и с нажимом потерла лоб в тщетной надежде простимулировать мыслительный процесс. Больше всего мне хотелось не поблагодарить тайфу, а припереть к стенке и учинить форменный допрос.

Не то чтобы я возражала против жалования. Пока мы с Малихом торчим во дворце, и без того вечно осыпающийся от старости домик на окраине снова придет в плачевное состояние, и на его восстановление потребуются немалые средства. Но если жалование наложницы еще можно было объяснить игрой в прикрытие, чтобы не спугнуть работорговцев, то ежедневные приглашения в покои и, тем более, подарки ни в какие рамки не укладывались. Я никак не могла отделаться от ощущения, что за моей спиной пытаются провернуть что-то покрупнее расследования дела о живой контрабанде, и душевного спокойствия это не добавляло.

Как будто Рашед-тайфа знал, что спокойствие для меня — те же доспехи, и намеревался пробить в моей броне изрядную дыру.

В мешочке, помимо весьма неплохой суммы серебром, оказалась маленькая шкатулочка из красного дерева. Внутри на бархатной подушечке лежали тяжелые золотые серьги с фиолетовыми капельками аметистов, темными, как небо над ночной пустыней.

— Конечно, — мрачно пообещала я Лин и заспешила в покои к Руа-тайфе.

Успела как раз к завтраку, чтобы лишний раз убедиться, что для госпожи повара стараются, как ни для кого другого, и она привыкла воспринимать это как должное — во всяком случае, соблазнительно благоухающий сладкими медовыми лепешками и холодным мятным чаем дастархан ее не слишком-то и занимал. Вместо того, чтобы воздать должное стараниям слуг, Руа-тайфа повелительно указала мне на ковер возле окна и со странно знакомой рассеянностью во взгляде заметила:

— Весь гарем знает, что мой брат решил преподнести тебе в подарок, — она дождалась, пока я усядусь поудобнее, и сообщила: — Если не станешь носить серьги, во дворце начнут судачить, что ты не ценишь и не любишь своего господина. Легенду это не порушит, но Рашеда-тайфу не порадует. Драгоценные камни для украшений мой брат ограняет сам.

«И ему не лень?» — едва не ляпнула я, но вовремя прикусила язык. То, что я без страха и сомнений сказала бы самому тайфе, его сестре отчего-то озвучивать не тянуло.

А новая деталь идеально вписалась в мозаику происходящего, но ясности не привнесла. Только заставила насторожиться еще больше.

— Удивительное мастерство, — без должного восторга отметила я и не удержалась: — Целительные снадобья он тоже варит сам?

— Целительные снадобья? — удивленно переспросила Руа-тайфа.

Пришлось все-таки повторить рассказ о Тахире-аге и ошейнике, чтобы подвести к событиям вчерашнего вечера. Услышав об условии непременно зажмуриться, Руа-тайфа глубоко вздохнула и сама прикрыла глаза — с таким обреченным видом, какой бывает разве что у старших сестер, чьи братья с завидной регулярностью делают неповторимые, неописуемые, прямо-таки феерические глупости.

— Нет, об этом я тебе рассказывать не стану, — с лисьей хитринкой во взгляде заявила она, успокоившись. — Если мой брат пожелал, чтобы состав остался в секрете, так тому и быть. Не мне оспаривать решения тайфы.

«А я бы оспорила», — тоскливо подумала я, но так ничего и не сказала вслух.

Женщина без стыдливости — что пища без соли.

— арабская пословица

Незапланированный день отдыха мелькнул на горизонте и растворился в туманной дымке. Едва Руа-тайфа заскучала в моей компании, как я уже мчалась со всех ног на первый этаж, чтобы успеть на очередной урок по безнадежно отстающим от реальности правилам поведения для дикарок в гареме; дикарки-саклаби перебрасывались многозначительными взглядами, спешно пряча глаза, когда Абдулахад-ага отвлекался от книги, и старательно подавляли смешки. Более благовоспитанные суранийки делали быстрые пометки в своих свитках, но, кажется, отчаянно скучали: они-то эти правила поведения впитывали с молоком матери, и гаремный смотритель едва ли мог сообщить им много нового.

А рабыни-саклаби еще и не все говорили на тиквенди, отчего урок для них, наверное, вовсе играл самыми неожиданными красками. Я то и дело отвлекалась на их стекленеющие от скуки взгляды и пропускала целые куски лекции. Приходилось тайком подглядывать в свитки суранийских соучениц и переписывать себе; в конце-то концов, должна же где-то проходить граница минимальных знаний, после которой Рашед-тайфа перестанет ставить меня в тупик своим вольным отношением к правилам поведения?!

Не добавляла особого учебного энтузиазма и мысль о том, что уж с наложницами-то тайфа мог позволить себе какое угодно поведение. Едва ли обитательницы гарема были способны серьезно пошатнуть его положение — к тому же, насколько я успела понять по гневному шипению со второго этажа, настоящие наложницы обожали своего господина и хозяина с неподдельным пылом и страстью. Внезапное появление необразованной выскочки, которую тайфа вызывал в свои покои уже третий вечер подряд, их совершенно не радовало.

В общем-то, я была с ними солидарна, но исправить отношения это не помогало. Как и труднообъяснимое дружелюбие Руа-тайфы, которая во время предыдущей беседы даже не пыталась скрывать, насколько разочарована новым приобретением брата.

Я прислушивалась к чужим шепоткам и тихо стервенела. Третий день в гареме, два вечера у Рашеда-тайфы, два утра у Руа-тайфы, а вопросов и проблем становилось только больше!

От скандала и битья посуды меня удерживало разве что прискорбное осознание: не поможет. Только лишу Малиха всех надежд и перспектив.

Но пару-тройку самых животрепещущих вопросов для Рашеда-тайфы я все-таки заготовила — и напрочь их забыла, едва переступив порог его покоев.