Лекарство для Кощея, или грифонья аптека (СИ) - Вельская Мария Шеллар Аэлрэ

Ладонь легла на грудь Кощеева. Сильное тело. Тренированное. Мужское. Какой разврат — вопила бы маменька.

Разврат горестно вздохнул и поднял на меня мутные глаза.

— Искорка, а вы будете жалеть, если я погибну во цвете лет, и…

— Сильно осложните мне этим жизнь? — Хмурясь, перебила его.

И увидела удовлетворённую тонкую улыбку. — Кощеев… Господин Кощеев…

— Просто Юлиан, — сверкнули ярко глаза, — иначе отвечать не стану.

И некрасивый вроде бы голос кружил, вёл.

Какой же наглец!

— Просто Юлиан, скажите, пожалуйста, кто вас ранил. Это серьезный вопрос, — я откашлялась.

Отвернулась. Не нравится мне это, а! И ещё больше не нравятся странные царапины на его руках и груди, багровые, как свежие. Но могу поклясться — сколько ни обрабатывай — меньше они не станут. У меня всегда была хорошая интуиция.

— Берендей, конечно, — равнодушно пожал плечами Кощеев — и тут же скривился, — они хотят меня уничтожить, доделать то, что десять лет назад не удалось. Когти наверняка ядом смазаны, но не попытаться выжить, — подмигнул мне чёрный глаз, — я не мог, звезда моя. Слишком глупо подставился.

Прекрасно. Мне стало понятнее! Берендеи — могущественные колдуны, говорят, могут медведем обернуться, а проклятья их никто не снимет.

— Кощеев, ты… — Выдохнула безнадёжно.

И зло прикусила губу. Зачем-то погладила чистой рукой его светлеющие при таком освещении волосы. Гладкие.

— Ладно, — сказала бодро, — от меня ещё никто невылеченным не уходил, Кощеев! Так что извольте слушать предписания!

— О, прекрасная моя дева целительница, внимаю вам, — лукавой дугой изогнулись губы.

Казалось, ему не больно. Казалось от флиртует, забыв о том, что наговорил ещё недавно.

— Лежите и молчите! — Шикнула. — Есть в запасах цветок папоротника. Надеюсь, эдакую редкость ваш род Пелям компенсирует, иначе сгноят меня, как есть, — заметила философски.

Наклонилась. Поцеловала его в лоб. Обычно мне было неприятно иметь дело с магами и колдунами. Чужая сила колола остро, от неё во рту возникала муть и пахло совсем не розами.

Но здесь… как будто игристое пузырилось между нами. Одной рукой раненный Кощеев почесывал Вьюжного, а тот, улёгшись на пол, восторженно курлыкал.

Я засучила рукава. Зажмурилась, пережидая неуверенность.

— Закончишь — и я хоть звезду с неба тебе достану, Искорка, — змеиным соблазном проникал в душу шёпот.

— У вас раздвоение личности, господин Кощеев? — Уточнила вредным голосом. — Не так давно вы мне вещали совсем иное!

— Кто старое помянет, — зевнул сонный, помятый, и от этого слишком человечный Кощеев, — Юлиан для тебя, Искра. Только Юлиан. В тебе столько света, что я даже согрелся. Впервые за десять лет, — сощурились по-кошачьи наглые глаза.

Он шутил, улыбался и поддразнивал. И даже не смотря на бледность, лёгкую жуть и мысли, что нужно бы было воспользоваться магическим вестником, я почти поверила, что всё обойдется.

Погрузилась в знакомое ощущение транса, когда ощущаешь каждую былинку, каждую травинку, каждый ингредиент.

Горелка пыхтела. Булькали три драгоценных магических камня. Ёлочка в углу комнаты мягко сияла гирляндами. Зелье было почти готово, а Кощеев задремал, наконец, когда раздался оглушительный стук в дверь!

И рёв:

— Открыва-ай, хозяин, люди государевы!

Кощеев вскинулся. В руке колдуна блеснул откуда-то взявшийся кинжал. Он тут же выругался, зашипел, пытаясь свести на нет все мои усилия.

Такого я выдержать уже не могла. Ринулась к колдуну. Отобрала кинжал. Уложила назад в постель.

— Привяжу сейчас! Сама разберусь! — Зашипела.

Мгновение глаза в глаза. Миг настороженности, неверия — в его. И какой-то отчаянной решимости. И безумной сейчас нежности. Теплой, густой, как пелена метели.

— А захочешь ли? Тебе с ними не тягаться, Искра, — твёрдый голос. Почти бесцветный, колдовской.

Наши лица напротив друг друга, слишком близко.

Его пряди щекочут моё лицо. И я не понимаю, как вдруг оказывается, что его губы накрывают мои. Это первый в моей жизни поцелуй. Губы Юлиана жёсткие, уверенные, жадные. Он знает, чего хочет. Знает, как не отпугнуть. Он ведёт меня одному ему ведомым путём, прося прощения за всё, что было и чего не было.

Что-то тёплое, светлое расправляет крылья, поднимает голову, выглядывает из самой глубины души.

И… меня щипают клювом за руку!

Щёки горят. Тело ватное. Дрожат руки.

— Не отпущу! — Твёрдое Кощеевское.

— Я тебя не спрашиваю, Юлиан! Уговор был — слушаться лекаря! — Выдохнула не менее упрямо.

Взгляды высекли искры. Дверь где-то наверху заскрипела, Завопила магическая охранка.

Взмахнул крыльями грифон. И я поступила с истинно женским коварством. Вздохнула. Опустила плечи. И… резким движением активировала один артефакт для особо буйных. Вообще-то он использовался для грифонов. Но и для яростно сверкающего глазами Юлиана Кощея пригодился.

— После всего, что ты со мной сделала, Искра, ты, как честная девушка, обязана на мне жениться! — Зашипел Кощеев.

А я уже неслась наверх, лихорадочно обрызгивая всё вокруг раствором для обработки лаборатории от вредных организмов. Недавняя новинка!

— Иду-у, и чего ломиться! Поспать не дают честной барышне! — Возопила.

Грифоний глаз смотрел укоризненно. Врёшь ведь, говорил. Вьюжный бил крыльями и царапал пол. Ему гости не нравились. Я только и успела, что быстро изничтожить пятна крови в зале и вокруг конторки — чтобы отбить запах Кощеева. Спрятала раствор, вытерла руки — и ринулась к двери.

Лицо горело, сердце колотилось зайцем, но одно я знала точно. Никому я Кощеева не отдам. Сама придушу, если надо будет!

Я рывком распахнула дверь.

— Аптека открыта, но нечего так орать, господа хорошие, если вас не убивают! Новогодняя ночь!

Я старательно отыгрывала хабалистую простую девицу, которую хозяева оставили коротать ночь за прилавком, посулив прибыль, но работать та всё равно желанием не горела.

Едва не попятилась. И правда — берендеи. Оба уже немолодые, бородатые, вошедшие в полную силу. Морд… Глазки-буравчики глубоко посажены, какие-то хитрые, неприятные. Ноздри раздуваются — добычу ищут.

Я как-то разом поняла, что Юлиан Кощеев не шутил. Охоту вели за ним.

— Девка, — принюхался первый, в роскошной собольей шубе. Густая его борода легла на грудь лопатой, — молодая, нетронутая. Лекарствами провоняла…

Мне положено было покраснеть. И раньше я краснела — чего только не говорили мне пациенты! Сейчас же только цыкнула языком, понимая, что от порядочной скромной девицы осталось прискорбно мало.

— Медведь да колдун. Сразу вашу породу чую. — Подбоченилась, перегородила вход.

Вот так, больше уверенности в голосе. Аптеку громить они не посмеют, если слабину не учуют.

— Чего надо, господа? — Сложила руки на белом фартуке. — Животом маетесь? Али для густоты бороды вам дать новейшее средство? Есть от живота, от разлития желчи, для суставов, для крепости ног… когтей…

— А она бойкая, — пробасил второй — и облизнул губы, глянул масляно, — похоже, не туда мы пришли, утёк, гадёныш, — добавил многозначительно второму.

— Девка, никто сегодня не заходил? — Спросил самый бородатый.

— Да как же не заходил? — Всплеснула я руками под кровожадными взглядами. — Вот от Николаевских был младший сынок, палец ему огнями заморскими чуть не оторвало. Потом от вдовы Ивковой приходили — за настоем, ну там, — я застенчиво опустила глаза, — по женской части. Ещё от До́евских…

— Раненных не было? — Переглянулись оба душегуба.

Хорошо, что сказки это всё, что чуют оборотни правду и ложь. Не чуют! На такое, говорят, только Полозы способны. Царский род змеиный, и глава их — Янхард Полоз.

— Да не, — я с отвращением почесала потные и растрепавшиеся волосы, — а чего случилось то, господа колдуны? Вор какой, что ль? Назавелось тут, — помотала головой.