Крестной феей назначаю себя! (СИ) - Светова Ника

Графиня Роддерик озадаченно посмотрела на герцога — только он мог знать, подпишет король такое письмо или нет. Эрнест задумался, прикидывая возможность выполнить просьбу бывшей оперной примы, несколько лет не выступавшей на сцене.

Леди Эмеринг верно расценила замешательство собеседников и безмятежное спокойствие ее лица сменилось гневным выражением. Оливия поднялась с кресла, величественно, словно правящая королева, взглянула на герцога и графиню и запела.

Бархатный грудной голос зазвучал так сильно, что казалось вытеснил воздух из кабинета, заполняя собой все окружающее пространство. Ослепительная Олли Терн пела первые строки знаменитого Лунного Вальса. Пела так легко и свободно, словно не было ни замужества, ни нескольких лет, проведенных вне сцены:

— Сегодня переполнен зал,

Собрались все на Лунный Бал,

И звучит для нас

Старый Лунный Вальс,

Светлой сказкой он манит нас…

Чарующие звуки прервались, оставляя место тишине. Олли Терн уверенно и спокойно смотрела на замерших слушателей. Герцог Берштейн первым пришел в себя и нарушил возникшую паузу возгласом: "Браво!". Он от души аплодировал певице, и графиня Роддерик, опомнившись, немедленно присоединилась к его аплодисментам. Она была восхищена не меньше герцога, но какая-то нотка горечи мешала ей всецело отдаться восхищению талантом Оливии. Встревоженное сердце не переставало напоминать Эвелине, что комплименты Эрнеста, его восторг звучат сейчас очень искренне и предназначены отнюдь не для нее.

Герцог Берштейн не заметил состояния графини, его внимание всецело было посвящено блистательной певице. Эрнест заверил леди Эмеринг, что приглашение за подписью короля, с просьбой выступить на открытии Лунного Бала, будет доставлено ей не позднее завтрашнего утра.

— Благодарю Вас, герцог, — Оливия благосклонно кивнула, принимая пылкие заверения, — я счастлива, что не обманулась в своих надеждах, и Вы согласны мне помочь. Вступив в права наследования, я собираюсь создать свой оперный театр, а выступление на Лунном Балу будет самой лучшей возможностью сообщить зрителям, что Олли Терн возвращается на сцену.

— Но Ваше желание выступить может обернуться против Вас, леди Эмеринг, — графиня Роддерик решилась напомнить Оливии ее же опасения, — неужели Вы так хотите вернуться на сцену, что готовы рискнуть возможностью получить богатое наследство?

— Графиня, — Оливия легко рассмеялась, — я уже пробовала жить без сцены и поняла, что такая жизнь не приносит мне радости. Я имела все, что только могла пожелать — наряды, драгоценности, возможность блистать на балах не приглашенной гостьей, а хозяйкой. Все мои желания исполнялись, кроме одного, самого главного — чувствовать себя свободной.

— Думаю, я из тех птиц, что не умеют петь в клетке, даже если клетка золотая, — леди Эмеринг чуть задумалась и продолжила, — но эти годы без сцены не прошли даром. У меня было время отделить золото от мишуры, понять, что по-настоящему ценно в этой жизни.

— И что же? — Эвелина улыбнулась, почти не скрывая иронии, — Возможность петь?

— Возможность быть собой, дорогая графиня! Все остальное не стоит и ломаного гроша!

Оливия ответила так серьезно, что графиня Роддерик растерялась, утратив на время свой воинственный настрой. А певица, внимательно взглянув на Эвелину, добавила, обращаясь только к ней:

— Невозможно прожить всю жизнь одним только прошлым, даже если это прошлое — самое дорогое, что у нас есть. Цепляясь всеми силами за безвозвратно ушедшее, теряешь то, что имеешь сейчас. И чаще всего, ценность утерянного понимаешь слишком поздно. Время безжалостно, моя дорогая, особенно к тем, кто не ценит его даров.

Эвелина вспыхнула, собираясь ответить, но леди Эмеринг уже прощалась. Легко и грациозно она выпорхнула из кабинета, оставив после себя тонкий аромат парфюма и непонятное чувство утерянного волшебства.

Эрнест задумчиво смотрел на графиню, а она, все еще негодующая, обратила свой нерастраченный пыл на него:

— Оказывается, Вы умеете быть любезным, герцог Берштейн? Со всеми дамами или только с избранными? Что-то я не припомню, когда Вы были так любезны, например, со мной?

— Может от того, что и я не могу припомнить, когда Вы были любезны со мной, графиня? — в тон собеседнице откликнулся Эрнест.

— Ах, так! — Эвелина возмутилась еще больше. — Ну что же, теперь у Вас есть возможность показать свои чувства наиболее приятной Вам даме! Пригласите Оливию на Лунный Вальс, вдруг вам повезет. и Лунный Цветок засияет вокруг вашей пары!

— Я бы с удовольствием, графиня, но боюсь ошибки, — герцог Берштейн вернулся к прежнему насмешливому тону, — на Балу будут две дамы в черном, вдруг я приглашу Вас, перепутав с леди Эмеринг?

— О, не беспокойтесь! — Эвелина была уверена, что внешне она холодна и бесстрастна, не подозревая, как выдают ее истинные чувства сверкающие негодованием глаза и пылающие щеки. — Я изменю черному цвету ради Лунного Бала! Так что путаницы не возникнет!

Графиня Роддерик отвернулась, не успев заметить, как счастливо улыбнулся Эрнест после ее последних слов. Она смотрела на распахнувшуюся дверь и вслушивалась в привычный голос, объявлявший последнего на сегодня просителя:

— Отто Шенброк, капитан гвардии Его Величества!

Печатая шаг, в кабинет вошел высокий, хорошо сложенный молодой мужчина в военной форме. Суровое выражение и резкие черты лица выдавали в нем северянина, а светлые волосы и голубые глаза подтверждали чистоту северной крови.

Капитан Шенброк склонил голову перед герцогом и получил в ответ сдержанный кивок. Графиня же, как бы случайно, не смотрела на вошедшего и, конечно, не могла заметить его порыва поцеловать даме руку. Оба они — и герцог, и графиня — с подозрением относились к отпрыску рода Шенброков. Старшие этого рода были одними из зачинщиков заговора, в котором погиб не один только Северин, но и другие достойные дворяне.

Когда зачинщики были схвачены и казнены по приговору суда, король лишил их семьи всех привилегий и званий, позволив сохранить от былого величия рода небольшое поместье. Оставленное имущество давало вдовам и детям бывших заговорщиков минимальный доход, которого едва хватало, чтобы выжить. При желании дети заговорщиков могли поступить на службу и начать свою карьеру с самых низов, рассчитывая только на собственные силы и таланты.

У Отто Шенброка такое желание было. Ровесник герцога Берштейна, он поступил в королевскую гвардию на младшую офицерскую должность шесть лет назад. За эти годы, только благодаря собственному упорству и четкому выполнению приказов, Шенброк дослужился до звания капитана. Берштейну не в чем было упрекнуть его, но и для полного доверия не было оснований. Поэтому к визиту капитана Эрнест отнесся настороженно. Что же касается графини Роддерик — ей достаточно было услышать фамилию, чтобы с подозрением выслушивать визитера.

Капитан Шенброк равнодушно воспринял холодный ответ на свое приветствие и попросил разрешения изложить просьбу, с которой он явился. Герцог Берштейн ответил коротким:

— Приступайте, капитан! — и Отто сухим четким тоном, словно отдавал команды на плацу, отрапортовал:

— Господин герцог, прошу Вашего ходатайства об освобождении меня от дежурства в ночь Лунного Бала!

Герцог вскинул брови, выражая свое недоумение, и капитан продолжил:

— Я обращался к непосредственному командиру, мне пояснили, что приказ ставить на дежурство в эту ночь только холостых и не имеющих невесты исходит от Вас, и нарушить Ваш приказ мой командир не посмеет.

— А по какой причине я должен нарушить собственный приказ? — холодно поинтересовался герцог. — Разве у Вас есть невеста, капитан Шенброк? Насколько мне известно, с выбором девушки на эту роль Вы еще не определились..

Эрнест чуть насмешливо взглянул на капитана, и тот не замедлил с ответом:

— Я сделал свой выбор, герцог Берштейн! Мы еще не объявляли о помолвке, но я уверен — девушка мне не откажет!