Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Фил? — удивился Бринн. Он стал третьим, кто сел передо мной. — Может, Филипп? Это бывший дворецкий деда. Он приезжал к отцу в Лондон, в больницу. Тот звал его Фил. Кажется, он и сейчас живёт у отца.

 — Детка, ты, может, приляжешь? — немилосердно отодвинул его Сергей. — Давай, я тебя отнесу?

— И всё пропущу? Нет, — упрямо покачала я головой.

— Да здесь и пропускать нечего, — отмахнулся он. — Уже всё и так…

Но ровно в тот момент, когда он это сказал, что-то упало. Что-то очень тяжёлое.

Все собравшиеся в комнате разом ахнули.

А когда, хватившись за Моцарта, я встала, и выглянула из-за него, то он бы уже и хотел, но не успел закрыть мне глаза. Я это видела.

Как Лилит, или как бы её ни звали, каталась по полу, схватившись за горло, хрипела и синела на глазах. И как над ней дико, как сумасшедшая, хохотала Марго. На полу валялся очередной бокал, в это раз он упал не на ковёр, и разбился. А рядом… злополучный перстень Вальдов.

— Она всё же его открыла, — прошептал Бринн.

— Не смей брать его в руки, — остановил его Моцарт и оглянулся. — Кто-нибудь вызовите «скорую»!

— Поздно, — покачала головой Целестина. — Скорая ей уже не понадобится.

Женщину на ковре ещё несколько секунд трясло, а потом она затихла.

— Не смотри! — отвернув мою голову в другую сторону, прижал меня Моцарт к себе.

— Награда нашла своего героя, — развернулся Вальд и вышел из комнаты.

Это было последнее, что я увидела.

А потом меня накрыла спасительная тьма.

 Глава 47. Моцарт

— Доброе утро, малыш!  — я чмокнул её в щёку.

Женька сладко потянулась и открыла глаза.

— Твой завтрак, — я поставил на кровать поднос. — Ты как?

— Отлично, — села она.

— Поедешь сегодня со мной? Или снова будешь спать?

— Поеду. И даже не буду спрашивать куда. Всё, не могу больше спать.

Я улыбнулся. Сегодня был шестой день, когда она лежала в постели.

Ох и напугала ты меня, бандитка!

После того как, вернувшись домой, она проспала почти сутки, я хотел отвезти её в клинику. Позвонил врачу.

— Всё хорошо, Сергей Анатольевич. Со всей ответственностью своего тридцатилетнего опыта заявляю: и с вашей женой, и с вашим ребёнком всё хорошо, — успокоил меня врач, когда она проспала и вторые сутки.

Просыпалась, чтобы меня обнять, чего-нибудь быстренько съесть, сходить в туалет и опять засыпала.

— Все показатели в норме. Все анализы в порядке. Иногда так бывает: длительный стресс приводит к принудительному «отключению». А проще говоря: её организму просто требовался отдых. И мозг выбрал самый оптимальный способ перезагрузиться — сон.

И я понимал её мозг и её организм как никогда. После всего, что моей Леди Моцарт пришлось пережить за эти недели, я бы тоже настаивал, чтобы меня принудительно отключили.

На третий день, что я не отходил от Женькиной постели, она затребовала еды. Вкусной. Много.

На четвёртый окончательно ожила. Но с постели, по совету всё того же доктора я пока не разрешил ей ставать. Поэтому она принимала гостей лёжа в пижаме. И все гости, получив мои указания, привозили что-нибудь вкусненькое.   

Моя бандитка спала, ела и требовала, чтобы ей рассказывали всё, что она пропустила или чего не успела узнать. И попробовал бы кто-то ей отказать.

Ну, разве что, кроме меня.

Меня она каждый день пытала что мне снилось.

Я удивлённо пожимал плечами: раньше она не спрашивала о моих снах.

«Да ничего особенного. Совсем ничего», — отмахивался я.

Она не верила, но я не сдавался. То, что видел я, ей лучше не знать.

— Какие новости? — просила она сейчас, запивая ромашковым чаем варёное яйцо с майонезом и творог со свежей малиной.

— Да какие у нас могут быть новости, — промычал я, хрустя жареным беконом.

Лилит похоронили. На её похоронах никто не уронил ни слезинки.

Шувалова лишили всех дворянских титулов и привилегий. Возбудили дело по незаконному получению наследства или что-то в этом роде, я не вникал, мне всё равно. Кредиторы затребовали свои долги, и вся его недвижимость, видимо, уйдёт с молотка.

 — Кстати, — словно прочитала мои мысли спящая красавица. — А как ты достал из музея картины? Шувалов же назначил своего директора.

— Кто тебе сказал, что это был Шувалов, — усмехнулся я. — Может, Шувалову и показалось, что это его директор, но чего-то подобного я ждал, поэтому сыграл на опережение, поговорил с прошлым бессменным директором и поставил по его совету своего человека.

Она вытянула перепачканные творогом губы. Получила мой беконовый поцелуй, который, видимо, означал, что я молодец.

Пока Женька одевалась, мы обсудили войну её родителей, в которой мама всё же победила. Отец извинился перед дочерями, признал, что был не прав. И все с облегчением вздохнули. Даже я. На что только не пойдёшь ради любимой женщины, что носит твоего ребёнка. На любые глупости. Я даже вернул ему деньги с небольшим плюсом, как компенсацию того, что он лишился работы. Пусть развлекается со своим особняком. А те деньги, что я уже положил на Женькин счёт, пусть останутся у неё. Хорошо, что она не отдала их отцу.

Подозреваю, выкупит на них у Шувалова бабушкину квартиру.

Или я её выкуплю… в качестве подарка к какой-нибудь важной дате, например, третий день пятнадцатой недели как мы познакомились, или… я тяжело вздохнул… седьмой день, что в наших отношениях «ради секса» не было секса.    

— Как там Марго? — Женька кокетливо скользнула по моему бедру ноготками в машине.

Как же приятно видеть её бодрой, весёлой, отдохнувшей, полной сил и готовой на любые подвиги, особенно на те, на которые она так откровенно намекала.

— Пару недель полежит в психушке. Но она давно уже стоит у них на учёте, так что тюрьма ей не грозит. И людей убивать ей не привыкать, — невесело усмехнулся я.

— А что было в кольце Вальдов?

— Ничего. Оно оказалось пустым. Яд, что Маого высыпала в бокал Лилит, был из её кольца с авантюрином. И как бы долго он там ни пролежал, она всё же нашла ему применение и отомстила.

— А что теперь будет с «Детьми Самаэля»? Их возглавит Кирка?

— Я думал, ты у неё спросила. Она же приезжала, — прищурился я.

— Она не знает. Возможно, просуществовавшее так долго тайное братство просто распустят. А возможно, её руководство вдохнёт в него новую жизнь, — рисовала она на моей ноге узоры, от которых у меня по всему телу разбегались мурашки.

 — И оно обратит свою силу во благо? — засмеялся я, снимая с бедра и целуя её руку. — Мой добрый, наивный малыш. Иногда ты прямо прожжённый циник. Но иногда такая невинная зайка.

Вот как сейчас, хоть и пытаешься со мной заигрывать.

— А почему бы и нет? — надулась она. Гордо отвернулась к стеклу. Но я видел в отражение, что улыбнулась. И знал, что долго она так не просидит: её распирало любопытство. — Ты посмотрел плёнки? — строго спросила она, не поворачиваясь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ждал, когда ты выспишься, чтобы посмотреть их вместе с собой, — соврал я.

Сейчас я был даже рад, что она на меня не смотрит.

Бринн вернул плёнки вместе с кинопроектором и сказал, что мне нужно это увидеть.

И я посмотрел.

Там было то, чего я боялся. Боялся, потому что ненавидеть отца, презирать, не замечать было легко. А признать, что он просто сделал то, что требовали обстоятельства, а не бросил меня — больно.

Там на плёнках были доказательства того, что он в моей жизни был: подкидывал к потолку на сильных руках, радуясь беззубой улыбке своего малыша; строил вместе со мной песочные замки на берегу какой-то безымянной реки, помогая переворачивать тяжёлое ведёрко. А потом, когда я уже стал понимать больше и мог его запомнить, присутствовал незримо. На Первое сентября прятался за большим букетом, но мама всё равно сняла нас вместе. И на её похоронах он тоже был…