Фред Стюарт - Титан

Но она отличалась находчивостью. В двух кварталах от здания суда она нашла кафе, хозяин которого перебирался в Аризону в надежде залечить свой туберкулез. Анна взяла забегаловку в аренду, заново выкрасила это убожество внутри и снаружи, отдраила закоптившуюся кухню, наняла пухленькую официантку Клару и вновь открыла заведение, назвав его просто: кафе «У Анны». В арендный договор были включены также и две комнаты, располагавшиеся над кафе, куда Анна и переехала с сыном. В их прежнем жилище тоже было две комнаты, но зато здесь имелся туалет и ванная, «ровесница каменного века», что само по себе было шагом вперед по сравнению с «удобствами» на дворе шахтерской лачуги. Ник познакомился с новым для него понятием: туалетная бумага.

В городе была еще одна закусочная — кафе «Кортхаус». Оно располагалось прямо перед зданием суда. Анна попробовала там несколько блюд, для того чтобы определить, по каким направлениям вести конкуренцию. Как и следовало ожидать от кафе из маленького городка в Пенсильвании, еда там была примитивная и малоаппетитная. Но кафе «Кортхаус» уже давно оживленно продавало ленчи местным бизнесменам. Анна замыслила переманить их к себе. Будучи отличной поварихой, она составила меню, в которое включила несколько блюд русской кухни, любимых ею с детства.

Но бизнес не пошел. Анна недооценила провинциализм местных флемингтонских предпринимателей. Им нравилась примитивная пища, и они уже приросли к табуреткам в кафе «Кортхаус». Более того, они не доверяли иностранцам, в особенности евреям. Анна имела несчастье быть единственной еврейкой во всем Флемингтоне. Люди проходили мимо, и спустя два месяца после своего открытия кафе «У Анны» практически готово было вылететь в трубу.

Кроме всего прочего, к вдове Томпсон захаживали мужчины. Репутация Анны в среде шахтеров никак не походила на репутацию святой: она была уже беременна, выходя замуж за Крэга Томпсона, и ходили упорные слухи о том, что новобрачный вовсе не является отцом ребенка. Вскоре после того как она открыла свое кафе, к ней по ночам стали пробираться мужчины. Ник спал в соседней комнате, но стенки были тонкие, и ему частенько не давали заснуть приглушенные шепотки и тихие стоны. Большинство мальчишек маленьких американских городков того времени не имели никакого понятия об интимных сторонах жизни. Ник, быстро усваивавший школьный материал, скоро усвоил и представление о сексе. Он обожал свою маму и говорил себе, что она никогда не будет заниматься плохими делами. И когда некоторые из его однокашников стали позволять себе скользкие замечания по адресу Анны — правда, они и сами толком не понимали, над чем смеются, — Ник стал беситься. Он был худой, но жилистый и выносливый. В честной драке Ник мог справиться с любым из класса, но о честных драках и речи не было: на него наваливалось всегда не меньше трех ребят.

В тот день ему особенно досталось. Он пришел из школы домой, в кафе, с многочисленными ссадинами, ушибами и шатающимся зубом. Встревоженная мать спросила:

— Что случилось?

Но Ник не хотел раскрывать правды.

— Упал с лестницы.

Анна знала, что он скрывает истину, и догадывалась какую. Но она не могла закрыть свои двери перед мужчинами.

Анна очень нуждалась в деньгах.

Вечером того же дня, когда она водила сына в дом Флеминга, в кафе, где находилось четверо посетителей, вошел шериф с двумя своими помощниками.

— Миссис Томпсон?

Незадолго перед этим она вынуждена была рассчитать Клару и теперь сама обслуживала столики. Она бросила на тучного шерифа подозрительный взгляд:

— Да.

— Вы арестованы.

— За что?!

— Проституция.

Она закричала и стала сопротивляться. Им пришлось надевать на нее наручники прямо в зале. Ник, мывший посуду на кухне, услышал шум и кинулся в зал.

— Мама!

— Ник, найди мне адвоката! — успела крикнуть она, прежде чем ее вытолкали из дверей на улицу.

Мальчик бросился через весь зал к дверям, выбежал наружу — уже опустились сумерки — и увидел, как помощник шерифа запирает заднюю дверцу «воронка». Он бросился к шерифу.

— Что вы с ней делаете?! — крикнул он.

Шериф посмотрел на него сверху вниз:

— Прости, малыш, но твоя мама — шлюха.

Ледяная бесстрастность этих слов способна была убить души многих двенадцатилетних подростков, и она едва не убила Ника. Он смотрел, как удаляется по улице «воронок», и чувствовал, как что-то неприятное ползет у него вверх в животе. Он переломился пополам, и его вырвало прямо на землю. Затем, скрючившись рядом с этой лужицей, он схватился за голову руками и дал волю слезам. Хуже всего было то, что он знал: шериф сказал правду.

Затем на смену стыду и обиде пришла ненависть. Он понимал, что арест матери вечером того же дня, когда они вместе ходили в особняк Флемингов, нельзя назвать совпадением. Должно быть, этот умирающий старик — отец! — просто позвонил шерифу и приказал ему взять Анну. Неужели отец может быть так жесток? Или он настолько испугался угроз матери? Его отец… Капитан Флеминг… «Я его плоть и кровь! Будь он проклят!»

Все еще обливаясь слезами, он бросился в направлении Шерман-стрит, в конце которой, на самом лучшем и большом в городе участке, стоял дом Флемингов.

«Я убью его! Я убью старого ублюдка! О Боже… ведь это меня должны называть ублюдком!.. И все же я убью его! Убью!!!»

Позднее, уже будучи взрослым человеком, в разговорах с наиболее близкими людьми, которым он рассказывал о своем детстве, Ник говорил, что, скорее всего, не убил бы старика Флеминга, что эта мысль была просто результатом увиденного им в кафе: как арестовали мать, надели на нее наручники. Эти впечатления смешались с гневом и чисто мальчишеской бравадой. Однако в глубине души он понимал, что грешит против истины. Он отлично помнил свое бешеное состояние и чувствовал, что вполне мог убить собственного отца.

Как бы то ни было, но, когда он, задыхаясь, добежал до особняка и стал колотить в дверь кулаками, появился все тот же негр-лакей, который сообщил Нику, что его отец умер двумя часами раньше.

Ник, пораженный, уставился на него.

— Тогда покажите мне его тело! — потребовал он наконец.

— Пошел отсюда! Сегодня утром ты и эта дрянь, твоя мамаша, и так уже доставили здесь всем хлопот! Может, из-за вас сердце капитана и не выдержало! А ну пошел! Вон, я сказал!

С этими словами он захлопнул дверь.

Ник заковылял домой, в кафе, гнев его стал иссякать, и одновременно с этим он начал осознавать, что ему некуда податься.

Ему было всего двенадцать лет, и он остался совершенно один. Ему было стыдно и жалко себя. Он любил свою маму, но мысль о том, что она проститутка и что теперь об этом узнают все, была невыносима. Его стыд за мать усугублялся осознанием того, что он незаконнорожденный. Это оставило глубокий шрам в его душе. Когда он стал взрослым, клеветники стали обвинять его в неслыханном лицемерии: он-де укладывает к себе в постель красивых женщин, а свою семью держит в почти викторианской строгости. На самом деле разгадку этого следовало искать в том ужасном ноябрьском дне его детства.

Для взрослого Ника семья стояла на первом месте в жизни, потому что у мальчика Томпсона ее практически не было.

Угроза Анны относительно ее обращения к закону против капитана Флеминга была чистой фантазией. На наем адвокатов не было денег. Судья, который был другом старика, выдвинул обвинение против нее самой. Итог: два года в окружной тюрьме. Это было максимальное наказание за проституцию, а поскольку ранее к Анне полиция никогда не привязывалась, Ник понял, что судья просто выполнил приказ Флеминга — убрать Анну из города. Его ярость на неправедный суд была сравнима лишь с яростью от осознания того, что он ничего не в силах изменить. Та жестокость и даже жадность, в которых его обвиняли много позже, дала свои первые ростки из чувства обреченной беспомощности, которое он сполна испытал в тот день в зале суда Флемингтона. Закон существовал для богатых и могущественных, а отнюдь не для бедных и слабых. Правосудие оказалось так же загажено дерьмом, как и его скульптурное изваяние на городской площади.

Шестнадцатого ноября 1900 года Ник был отправлен судом в окружной сиротский приют для мальчиков — учреждение, которое принимало в свои стены не только сирот, но и, как объяснил Нику судья, «лиц, находящихся под опекой государства».

Приют оказался трехэтажным кирпичным домом, построенным в 1856 году. Он размещался на ферме с участком в пятьдесят акров: летом воспитанники приюта работали здесь, выращивая овощи для своих потребностей и для нужд тюремно-исправительной системы штата. Проводником Ника оказался один из помощников шерифа, который ввел мальчика в двери приюта и затем в холл с высоким потолком, в дальнем конце которого виднелась деревянная лестница.