По острию греха (СИ) - Лари Яна

— Перестань… — стучу по широким плечам, пытаясь вернуть себе бьющийся в истерике рассудок. Тянущее удовольствие вяжет кровь во вспыхнувших сосудах, вскрывает запертые глубоко желания, заставляя инстинктивно запрокидывать голову. От моей непоследовательности Дамир лишь сильнее заводится: ласкает, прикусывает, зализывает… уговаривает, настаивает, требует. Его сорванное дыхание на коже сладко бьёт по мышцам и больно хлещет по мозгам. — Хватит… Хватит!

Не слышит или не хочет слышать. Не знаю! Ничего не знаю. Но если мы сейчас же не остановимся… даже думать об этом не буду. Стыдно. И до адской боли хочется, чтоб продолжил вот так лихорадочно впиваться губами мне в шею, будто дорвался до женщины впервые за много лет.

Ещё несколько самых отвязных секунд моей жизни — шаткий баланс на острие невозврата и он вперяется в меня мутным мятежным взглядом.

— Останови, значит? — невесело усмехаюсь, а голос хриплый, чужой. Тело ломит, разум вопит. Шквал эмоций требует сорваться, но Дамира, по сути, не в чём упрекнуть. Он свободный, молодой, горячий. Его право предложить, моё было отказать.

— Только не говори сейчас того, чего не испытываешь на самом деле, — также хрипло произносит он, выпуская меня из рук.

— Просто не трогай меня больше, договорились?

Не оборачиваясь, шлёпаю по лужам и всеми фибрами души чувствую, что идёт следом. Неслышимый за издевательским шёпотом ливня, но осязаемый, как если б удерживал на натянутом поводке.

Стрельников нагоняет меня у самого порога.

— Пригласи на чай. Мы оба продрогли, — звучит с нажимом, с отчаяньем. С мучительной мольбой.

Нет, нет и ещё раз нет — торопливо взбегаю по скользким ступенькам.

Чем ближе его к себе подпускаешь, тем большего он требует. И требует настойчиво, будто боится как бы чары ни спали, почём зря. Абсолютно напрасно. Жар его губ забыть не так просто.

Пока я проворачиваю ключ в замке, Дамир хватает меня за локоть. Обернувшись, встречаюсь взглядом с горящими глазами, в которых ещё беснуются последствия моей слабости, и это разрывается во мне бешеным откликом. Полыхающий в агонии самоконтроль трещит и стонет.

— С Анисимом чаи гоняй, — высвобождаюсь, проклиная свой дрогнувший голос. Откуда в нём столько мольбы? Откуда столько надрыва? Стрельников хмурится, явно считывая мои эмоции все до единой. Ну и пусть. Пусть! Мы друг другу по-прежнему никто. Минутная слабость. Помрачение. Блажь. — Я кажется по-человечески просила больше меня не трогать!

Дверь за мной громко хлопает. Я не нарочно, это обледеневшие пальцы не удержали ручку. Зажмурившись, прислоняюсь к ней спиной, всем существом внемля стоящему по ту сторону Дамиру. Я слышу, как разбивается о тонкое дверное полотно его дыхание и то, как ногти медленно скребут по дереву, собираясь в кулак.

Его громкий болезненный выдох. Секунды затишья, и тишину разрывает оглушительный удар. Меня аж подбрасывает вместе с сердцем, словно скакнувшем куда-то вон из тела.

Нет, он не пытается выбить дверь, та даже не заперта. Он весь на эмоциях, точно так же как я в растерянности. И нет, я давно не наивный ребёнок, прекрасно понимаю, чего мы оба хотим. Достаточно одного-единственного приглашения, чтоб этот месяц прошёл ярче всей прожитой жизни. Просто разум воем вопит о последствиях. Если я унижу мужа изменой, то перестану себя уважать.

— Впусти, — сотрясает он мою выдержку с очередным ударом по двери. На сей раз мягким, будто бьёт ладонью, и продолжает тихо, обрывая сердце хрипнущим голосом. — Клянусь, ты секунды не пожалеешь.

А вот это хлещет от души, по живому. Дурман окончательно распадается, выпуская на свет такой резкий диссонанс, что меня начинает мелко трясти.

— Я уже пожалела, — прижимаюсь лбом к дверному полотну. — Дамир, да что с тобой?! Мы едва знакомы. Так нельзя! Нельзя просто взять и переспать только потому, что вдруг так захотелось. Мы же взрослые люди.

— И что мешает двум взрослым людям сделать друг друга счастливыми? Пока что я вижу только дверь! Которую ты зачем-то захлопнула перед моим носом.

— А я вижу обязательства, — запрокидываю гудящую голову, принимая решение, от которого протестующе ноет и тянет в груди. — Я не собираюсь участвовать в этом безумии. На рассвете меня здесь не будет.

Молчание за дверью замогильное. Слышно только выдох резкий, как от удара.

— Уверена?

Яростно.

— Абсолютно.

Отчаянно…

— И совсем не будешь сюда рваться? Хоть бы и мыслями, — сухой ироничный смешок наждачкой проходится по нервам. Буду. Первое время точно буду, а потом пыль времени присыплет краски, притупит эмоции… — Бросай всё и останься со мной.

… затрёт заманчивость его бредовых рассуждений.

— Позволь мне быть с тобой.

… затянет забвением топкую трясину его голоса.

— Позволь мне сделать тебя счастливой.

… и я обязательно буду счастлива. Не с Алексом, так с кем-то другим. С кем-то, кого не швыряет в крайности.

— Боже, да мы знакомы второй день! — неверной рукой стираю с лица воду. Не дождь — слёзы, горячим градом сбегающие по моим щекам. — Это как минимум смешно для таких громких заявлений.

— По-твоему, мне нужны годы, чтобы понять, чего я хочу от жизни? — зло звенит сталь в бархате. — Какой смысл оттягивать?

— А какой смысл спешить? Ещё и выставлять это серьёзным отношением к жизни! — дрожь в голосе как роспись под собственным просчётом. Какие всё-таки эти Стрельниковы похожие! Алекс, делая мне предложение, обещал то же самое. В итоге я нахожусь здесь, потому что в нашем браке есть всё, кроме счастья. Правда, мне тогда было двадцать, пора бы поумнеть. Хотя бы перестать ломиться на старые грабли, да ещё того же производства.

— Пока ты решаешься, эта самая жизнь проходит мимо, — набирает обороты его ярость. — Мы могли бы не разменивать её, стоя по разные стороны двери, как два идиота!

— Дамир… Очнись. Куда ты так торопишься? — медленно сползаю на корточки, подкошенная непонятной слабостью. Звук по ту сторону двери зеркальный, усиливающий внутренний раздрай. — Впереди ещё тонна времени. К чему эта спешка?

— В тебе говорит толпа, а не прожитый опыт. Уверен, тебя просто никогда по-настоящему не касалась смерть… Я ведь прав? — хриплый смех леденит надломом. — Не поверишь, как на самом деле легко «ещё» превращается в «уже». По щелчку, любимая…

Звук его отдаляющихся шагов разбавляется насвистыванием. Сам мотив мне незнаком, но это совершенно точно колыбельная. Безмятежность мелодии абсолютно не вяжется ни с общим настроением, ни с темой разговора, но зато настолько органично вплетается в местный антураж, что я и бровью не веду. Как, оказывается, быстро перестаёшь чему-либо удивляться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дамир

— Дамирка, кончай свистеть в доме, денег не будет.

— Денег не будет, если у меня вдруг руки отсохнут, — ставлю лукошко на стол, стискивая плетёную ручку до хруста в пальцах.

Дед Анисим накрывает мою кисть морщинистой ладонью. Сжимает несильно, как в детстве, когда я убивался из-за малейшей ерунды. Мать затягивала колыбельную, в любое время суток пытаясь тут же уложить меня спать, отец что-то бурчал про силу воли, а вот он единственный твёрдо верил в стойкость моей психики. Только беда по обыкновению, постучалась, откуда не ждали.

— Ты лучше скажи, чего один воротился? Повздорили уже? — не отстаёт Анисим. — Да не пыхти так! Дело житейское. Я пирогов напёк, сходи, да гостью к столу позови. Глядишь и разговор опять завяжется. На сытый желудок всяко мириться проще, — наконец, внимательно заглянув мне в лицо, он хмурит морщинистый лоб и проводит рукой по седым волосам. — Тяжело с тобой Дамирка. Прыть её твоя пугает. Женщины не такие решительные, им путь к отступлению подавай.

— Не придёт она, — взвинчено играю ножом, пуская вскачь по кухне солнечного зайчика. — Давай свой пирог и корзинку, сам отнесу.