По острию греха (СИ) - Лари Яна

— Тебе очень идёт этот цвет, — тихо отмечаю, переплетая между собой озябшие пальцы. — Именно этот — больше остальных.

— Тебе он тоже к лицу, — произносит Дамир серьёзно, хотя в лазури моей радужки таких насыщенных оттенков сроду не было. — Ты даже не представляешь насколько.

Едва ли я верно улавливаю реальный посыл его слов, но ощущение, будто мне только что исповедались в чём-то очень личном. Даже кончики ушей закололо.

Речь идёт не о цвете. Об эмоции, о душевном состоянии? О чём, чёрт возьми?!

Дамир едва заметно ведёт уголком губ, как если б я этой заминкой доказала сказанное. В горле пересыхает, реакцией нервной системы на сильное предельно неуместное волнение, которое подстёгивает срочно увести тему в нейтральное русло.

— Наверное, не очень удобно иметь глаза-хамелеоны? Настроение всегда как на ладони. Особенно когда находишься среди тех, кто хорошо тебя знает.

— А ты наблюдательная, — усмехается он, скользя задумчивым взглядом по моему лицу. — Наоборот, я никогда не солгу тем, кто мне настолько близок, что способен уловить суть этих перемен.

— И много их? — всё-таки спрашиваю, не справившись с царапнувшим изнутри интересом. Он вскидывает бровь уточняя. — Много настолько близких тебе людей?

— Всего двое, — негромкий голос смолкает на мгновение, необходимое для того, чтобы взвесить каждое последующее слово. — И ты обоих знаешь.

Между нами пару метров расстояния и бесконечность говорящей тишины, потому что я в этот момент совершенно точно осознаю, что тот, второй, не Алекс. Понять понимаю, а вот принять…

Дамир достаточно прямолинеен, чтобы не скрывать свой далеко не родственный интерес, а я довольно хорошо воспитана, чтобы не поощрять бессмысленный флирт. Тем более что притязания Стрельникова всё меньше на него походят, сворачивая в какие-то совсем уж нехорошие дебри.

Увела, называется, тему.

— Анисим ведь тебе никакой не дедушка? — предпринимаю ещё одну попытку вернуть разговор к изначальной непринуждённости и взволнованно прислоняюсь к соседнему дереву. Под его немигающим взглядом недолго вконец растеряться. Как-то это всё слишком… Просто слишком. — Алекс говорил, что у вас не осталось близкой родни.

О том, что Алекс и о родном-то брате не рассказывал решаю умолчать.

— Ничего удивительного, — колюче фыркает Дамир. — Брат всегда чётко разграничивал круг общения. Анисим был простым садовником. В те времена, когда дела нашей семьи ещё не знали упадка. Потом родителей за каких-то полгода не стало, карьера Алекса только начала идти в гору. Большой город — большие возможности. Я и сам неуверен, что окажись на его месте захотел бы хоронить мечту в этой глуши.

— А ты?

— А что я? — взвивается пепел в его переменчивых радужках.

— О чём мечтал? — уточняю тихо.

Стрельников принимается нервно петлять между соседних осин.

— Я не мечтаю. Я просто живу, — он резко замирает возле пня с лукошком и, сев на корточки, принимается азартно ворошить листву, продолжая уже ровным голосом. — Глянь, по-моему, это опята.

Склонившись над Дамиром, вижу целое семейство грибов с коричневыми чешуйками на шляпках. От срезов исходит потрясающий запах и с каждым ловким скольжением ножа тот становится только гуще.

— Хочешь попробовать? — запрокидывает он голову, постепенно возвращая лицу спокойствие.

— Я только потрогаю, — встаю рядом на корточки. Техничность его движений впечатляет. — У меня так аккуратно резать не получится…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И прерываюсь, ошеломлённая слабым ароматом, который отголоском прерванного сна, вплетается в гущу грибного запаха. Краски, какое-то масло, жар молодого тела… Всё так отчётливо накатывает, что ускорившийся кровоток рассыпает под кожей опасные искры. Губы начинают гореть, а подушечки пальцев фантомно покалывает при одном взгляде на щетину Дамира.

Я неосознанно на одних инстинктах приоткрываю рот, когда его ладонь плавно накрывает мою кисть и, скользнув чуть выше, решительно обхватывает предплечье. Притягивает ближе.

— У тебя ледяные руки, — Дамир склоняется, не переставая топить меня в ультрамарине, но я в последний момент отворачиваю лицо. Ещё до того, как в полной мере осознать, насколько сама этого хотела.

От волны разочарования, расходящейся его сорванным выдохом по моей щеке, разум окончательно разворачивает мир вокруг своей оси.

Я внутренне рычу, захлёбываюсь немым криком, но проклятые рефлексы уже сработали. Кричи не кричи, а момент назад не отмотаешь. Может, оно и к лучшему. Незачем всё усложнять.

— Думаю, нас заждались, — убираю руку, безуспешно пытаясь подавить волнение.

— Как скажешь, — выдыхает он раздосадовано, но всё же с уважением к моему решению. Которое, само собой, Стрельникову не понравилось.

Лёгкая улыбка скользит по его лицу и вот она лучше любых слов говорит о том, насколько он раззадорен. Дамир теперь не даст мне прохода. Он и не собирался, а я не то чтобы категорически против. Себе-то можно признаться. Мужской интерес, безусловно, приятен, пока он остаётся в рамках приличия.

Весь обратный путь меня изводит ощущение, что мы нарочно наматываем лишний метраж. Чем ближе усадьба, тем медленнее наш шаг, тем сильнее накрапывает холодный октябрьский дождь. Стрельников ест прямо с отломанной ветки плоды боярышника, в открытую прожигая меня взглядом. Я же думаю о его губах и уже втором за сегодня несостоявшемся поцелуе. Какой-то совершенно дурной день.

— Переждём, — вдруг отрывисто произносит Дамир, хватая меня за руку.

Под раскидистым каштаном, куда он меня тянет относительно сухо. Я не возражаю ни когда Стрельников оттесняет меня к стволу, ни когда он откидывает капюшон моей толстовки.

— Я по-хорошему должна сейчас спросить, что ты вытворяешь.

— Кому должна? — по его губам проскальзывает лёгкая тень самодовольной улыбки. — Алексу, который предпочёл тебе чужие мозги? Или обществу, сплошь живущему двойными стандартами?

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— Это я не собираюсь слушать твой самообман, — в его глазах стремительно темнеет бирюза. И с каждым произнесённым словом гроза в них переходит в шторм, светлея ближе к зрачку всполохами молний в буре.

Тот же невыносимо вызывающий взгляд, каким он прожигал меня вчера у ворот: «раздевайся и так далее». Моя реакция на провокации неизменна — я не ведусь.

— Предлагаю на том и сойтись. Это разговор немого с глухим.

— Принято, — едва заметно улыбается Стрельников, незначительно расслабляя хватку на моём запястье. В его второй ладони появляется знакомая резинка для волос. — Кстати, Збышек передаёт тебе свои искренние извинения. Но ты бы всё равно не оставляла свои сокровища без присмотра. У паршивца на редкость короткая память.

— Спасибо, — шепчу севшим голосом, не отрывая взгляда от сосредоточенного лица Дамира, пока он с нарочитой медлительностью натягивает мне на руку резинку.

Мои губы лихорадит жаром его дыхания. Наверное, сказывается избыток не самых благочестивых мыслей. Ещё и сон… схожий запах, тот же шелест мелкого дождя. Та же хрупкая грань между желаемым и явью. Изматывающий соблазн воспользоваться моментом… и тем, что мы одни, а значит мы одни будем знать, как может быть… как могло бы быть…

Он склоняется ниже, пуская мои мысли под откос.

Сейчас я сплошные инстинкты.

— Останови меня, если я увлекусь… — не договаривая, Дамир мягко раздвигает языком мои губы. Вены опаляет разряд убийственного удовольствия. Чем глубже он проникает, тем меньше во мне остаётся меня. В лёгких запах масляных красок, во рту травянистая сладость боярышника, в ушах частое прерывистое дыхание… это больше, чем близость. Крах реальности. Ярчайший вкус запрета. Одновременно гармония и хаос.

По груди разливается жар его рук, проникающий даже сквозь пару слоёв одежды. Дамир сдавленно чертыхается на разницу в росте и рывком приподнимает меня над землёй, чтобы впечатать собой в ствол дерева. Если в лёгких до этого и оставался воздух, то он его выбивает красноречиво упёршейся мне в живот эрекцией.