Дебора Шонеман - Почти знаменита, или Через сплетни к звездам!

Терри до или после обеда. Может быть, вообще не стоит этого делать? Ей казалось, что она прикована к стулу невидимой цепью.

Тиму тоже не повезло. Он оказался на другом от Терри конце зала и едва устоял под напором дамы в коротком черном коктейльном платье, максимально обнажающем ее тело. После он будет рассказывать, что это была настоящая баронесса, хотя барон, за которого она вышла замуж, кроме огромного замка в Австрии, не имел ни гроша за душой, так, что через месяц после свадьбы она спрятала свое свадебное платье подальше и на неделю заперлась в замковой башне. Затем последовал развод, и все, что ей досталось — титул и тот же литературный агент, что у Терри, который тоже сидит за их столом. Тим поднялся и направился в туалет, а по дороге задержался у стола Кейт.

— Пока я слушаю, кого Баронессе пришлось отыметь, чтобы в Хэмптоне ее возили на вертолете, Блейк получает материал, за которым я сюда и пришел, — прошептал он, так и не поведав, однако, что же за информация достанется Блейку.

Кейт, однако, подозревала, что и Блейк, и Тим, и она сама здесь — по одному и тому же поводу, и этот повод — вовсе не интервью с Вундеркиндом.

— По крайней мере, еду здесь должны подавать хорошую. По сведениям из компетентных источников, на кухне творит гений Марко Манчини. Наверное, Терри удалось уговорить его поработать в обмен на рекламу открытия его ресторана, которое состоится через несколько месяцев. Когда Манчини станет знаменитостью, всем ее приятелям придется признать, что это Терри его открыла.

Как только Тим ушел, подали закуску. Кейт вдруг поняла, что голодна, да и рада, что есть, чем себя занять вместо обсуждения ситуации в Сирии — тема эта с начала вечера занятнее не стала. Кейт набросилась на теплый салат с фигами и сыром горгонзола, теряясь в догадках, какие же ингредиенты вошли в состав невероятно вкусного соуса.

— Выдержанный бальзамический уксус, — произнес мужчина в очках с толстыми стеклами, облизнув губы. — Так хорош, что хоть мороженое им поливай.

В ответ Кейт сделала вид, что занята едой, потому что опасалась быть втянутой в разговор о Среднем Востоке. Она ежедневно читает прессу и смогла бы продраться сквозь вопросы о внутренней или внешней политике, но сирийская тема находится вне пределов добра и зла — словно все здесь присутствующие играют в «Эрудит», а у нее на руках только гласные. С уверенностью она могла сказать лишь то, что «Райп» — это новый клуб, который откроется на следующей неделе. И до сих пор, кстати, никто ни слова не обронил о книге, по поводу которой все и собрались.

— Я помогаю Полу Питерсону из «Экзаминер» освещать светские вечеринки, — сказала она сидящему рядом мужчине в коричневом твидовом пиджаке с заплатами на рукавах.

Он чрезвычайно походил на профессора истории, преподававшего ей в колледже. Только через несколько месяцев после приема до нее дошло, что это был любимый политический обозреватель ее отца.

— Должно быть, это забавно, — вежливо ответил он.

— Забавно, — кивнула, соглашаясь, она и набила рот огромным куском форели в ревеневом соусе.

В голову ей пришла мысль, что надо бы расспросить Зо, которая работает в журнале «Гурмэ», об этом открытии сезона — поваре Марко Манчини. И попробовать заполучить приглашение на открытие его ресторана.

Как бы то ни было, Кейт осталась довольна. Ей понравилось быть гостьей на этой вечеринке, в зале, полном знаменитостей, встречей с которыми она позднее будет козырять, даже если и не перекинулась ни с кем из них ни словечком. Происходящее напомнило ей времена, когда она работала метрдотелем в модном ресторане в Вудстоке, где и получила первые уроки обращения с вип-персонами. Однажды она провожала Боба Дилана к его столику и, идя по залу, слушала вздохи, доносившиеся изо всех углов. Прошли годы, а охватившее ее в тот момент возбуждение до сих пор свежо в памяти. Родители всегда твердили, что ей следует самоутверждаться, и она решила, что имя, набранное под газетной статьей, — достаточное доказательство тому, что жизнь ее проходит не впустую, пусть и не по правилам, продиктованным родительской добродетелью. Ее мать — мелкий клерк государственной службы, а отец — правозащитник. В 1975 году они оставили Манхэттен и уехали в Вудсток, отвернувшись от столичных роскоши и суеты, так любезных сердцу Кейт.

Вернувшись в редакцию «Экзаминер» — плотно забитое кабинетами четырехэтажное здание коричневого кирпича неподалеку от Парк-авеню, — Кейт рассказала Полу о знакомстве с Тимом и Блейком, о том, что Блейк с лету взял у Терри интервью о ее новом журнале, и о том, что Новый Литературный Вундеркинд смылся еще до десерта.

— Ну, а у тебя есть что-нибудь ценное? — поинтересовался шеф, на что она отрицательно покачала головой.

Пол нахмурился.

— Тебе надо научиться эффективно управлять своим временем, научиться журналистике. Если чувствуешь, что тебя обходят, придумывай вопросы, не сходя с места. Не бойся этих людей.

Из-за того, что ей не удалось добыть материал, Кейт почувствовала себя неумехой. Очень неприятно. Она привыкла производить хорошее впечатление на окружающих. В школе она была отличницей, ее статьи попадали на первую полосу университетской газеты минимум раз в неделю. Конкуренция всегда порождала продуктивность. Ну что такого особенно сложного в освещении вечеринок?

— И еще, Кейт, — сказал Пол, глядя ей прямо в глаза, — будь осторожна и не сближайся с Тимом и Блейком.

В таком случае ей совсем непонятно, как заводить информаторов и раскапывать важные сведения, если сближаться с этими ребятами нельзя. Они уже зарекомендовали себя отличным инструментом в ее работе; однако, оказывается, если она с ними сблизится, то они станут друзьями, а из друзей информаторов делать нельзя. В первый день ее работы в «Экзаминер» Пол пригласил ее на обед, во время которого рассказал, что главное правило работы — не спать со своими информаторами и не принимать от них подарков, словно подобные возможности на Кейт так и сыплются.

— Писать про друзей тоже нельзя, — добавил Пол так многозначительно, что впору было подумать, будто друзья Кейт заслужили хоть одну газетную строчку.

Сам же Пол, однако, постоянно обедает со старыми приятелями и называет их своими информаторами. Противоречие какое-то. Пока что неясное.

Если бы Пулитцеровскую премию присуждали репортерам колонок слухов, Тим Мак получил бы ее уже за то, что всегда был последним на ногах[2].

— На этой войне пленных не берут, — заявил он, войдя в редакцию далеко за полдень, что в последнее время случалось все чаще.