Частичка тебя. На память (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Громкое ржание от конюшни привлекает мое внимание. Я вижу как Люц обиженный и оскорбленный в лучших чувствах позволяет увести себя внутрь. В кармане будто само по себе тяжелеет яблоко. Я вообще-то его себе на перекус брала, но…

Я Люца уже год не видела.

И одно дело не подходить к нему не привязанным, но в деннике, на развязках — а его в них сейчас обязательно поставят, чтобы не особо ерепенился чистке после такого-то поведения…

В туго натянутых развязках лошадь почти не может нанести вреда.

Бросаю взгляд на часы — двадцать минут до обеда с Артемом. Я еще не решила пойду ли, но в любом случае время у меня есть. Так почему бы мне не встретиться со старым другом? А вдруг он мне что дельное посоветует?

— Анжела Леонидовна, вы…

— К Люциусу, — бросаю через плечо окликнувшей меня Олесе, — если он не в настроении — я уйду сразу. Не волнуйся, мы давно знакомы.

— Я вас помню клиенткой, — хмыкает Олеся и этим на самом деле меня удивляет. Сюда ведь много кто ездит, всех в лицо не упомнишь.

— Не заходите в шестой денник, — голос Олеси догоняет меня у самых дверей конюшни, — Веста сегодня не в духе и не приступает на копыто. Сменному конюху сегодня чуть не прилетело копытом. Мы подозреваем, что на одной из последних выездок она на что-то напоролась копытом.

— Ветеринара вызвали? — спрашиваю приостанавливаясь.

— Да, конечно, — Олеся бросает взгляд на часы, — скоро должен приехать.

— Буду держаться подальше, — ответственно киваю, тем более что если уж я над своим чудом трясусь, какой может быть спрос с раненой беременной кобылы, которая вообще потерять своего жеребенка боится на уровне животного инстинкта? И если болит копыто — животное же не понимает, что с ним такое. Для неё это уже симптом «я умираю, меня сейчас съедят, я должна не даться супостатам».

Люца действительно ставят в развязки, натягивая их потуже, чтобы особо не мог дернуть ни мордой, ни туловищем. По моей просьбе их только чуть-чуть ослабляют.

Люц тихонько ржет при виде меня, но не сердито, не угрожающе, наоборот, звонко, приветственно.

— Надо же, у тебя остались друзья? — смеется конюх, останавливаясь рядом со мной, — а мы-то думали ты уже всех распугал своими закидонами.

— Мы много работали над нашими отношениями, — у меня на душе теплеет. И это на самом деле правда. На одной из прогулок я снимала с Люца седло и полтора часа просто лежала на его спине и гладила. Шею, бока, везде где дотягивалась — там и гладила. Чем-то запал мне этот ерепенистый паршивец в душу, возможно своей излишней разборчивостью. И вот надо же, он меня помнит. Даже спустя год. Узнает.

— Идите, Иван, — киваю я конюху, — у вас наверняка полно работы. Я тоже здесь ненадолго.

Мужчина сначала с сомнением смотрит на меня, но с начальством особо не спорят, поэтому он пожимает плечами и сваливает к выходу из конюшни.

Люц недовольно дергает ушами — в развязках ему не нравится, он привык к большей свободе движений.

— И не надо на меня так смотреть. Это ты плохо себя вел, а не я.

Большой красивый темный глаз прячется кокетливо под ресницами.

Мол, а чего я, я ничего, я только поиграть хотел. Да-да, дружок, я знаю, что ты хотел. К тебе вот так легко не подвалишь, и на что Юля надеялась, спрашивается?

Нюх у коня прекраснейший, его нос чутким локатором разворачивается в сторону кармана с яблоком.

— Ты вообще-то не заслужил, — ворчу я, доставая румяный плод из кармана и перебрасывая его из ладони в ладони.

— А нафига ты тогда вообще приперлась? — красноречиво смотрит на меня Люциус вообще не одобряющий моего поведения.

Яблоко я протягиваю вперед, на раскрытой ладони достаточно близко, чтобы Люц смог до него дотянуться.

И сначала он смотрит на меня настороженно — еще бы, сколько раз он словил по морде? Кто нас знает, глупых человеков, что нам в голову взбредет? Юля вон тоже угощала сухарями, а дурацкой игры Люцика не поняла и не разделила.

Яблоко двигается вперед еще на пару сантиметров.

Настороженный глаз становится еще настороженнее.

— Слушай, ну ты что, предлагаешь мне его тебе в пасть запихивать?

Он берет яблоко с моей ладони так осторожно, будто всерьез опасается, что это граната.

Надо же…

У меня-то сходные ощущения, я даже дыхание затаиваю.

Взял? Что дальше?

Чуткие лошадиные ноздри с надеждой тыкаются в мою раскрытую ладонь, явно надеясь, что там найдется что-то еще.

— Прости, дружок, больше нету.

Он все равно нюхает меня, и ласково тыкается в руку мордой, намекая, что после долгой разлуки можно как-то и побольше порадоваться.

— Ты ж мой мальчик, — я порывисто двигаюсь ближе, позволяя Люцу ткнуться мордой в мое плечо.

И вправду мой. Верный до конца, не уступившей какой-то выскочке.

Будто самый последний клочок моей прежней жизни, неведомым образом сохранившийся и переживший бурю. Теплый такой, мягкий, огромный…

Я даже ловлю себя на том, что по лицу текут слезы — вопреки тенденциям последних недель, радостные. Ох, беда с этими гормонами, реветь стала буквально по поводу и без.

Люцик стоит смирно, щекочет мне шею и щеку беспокойными губами, будто целует. А я глажу его по голове, по шее, шепчу всякую нежную дурь, типа «хороший, хороший мальчик» и давлюсь радостными смешками и слезами.

И почему я раньше к нему не пришла? Ведь никто же не запрещал.

Нет, я отчаянно боялась, что и он окажется в прошлом, что за год он меня забыл, что ему уже по нраву какая-то другая всадница. И окажется, что ничего-то не сохраняется, и двигаться вперед нужно совсем без оглядки, а это так страшно, страшно…

Надо было раньше, да!

И эту невыносимую инфекцию «Ольшанский» уже давно пора было выбросить из головы. После первого разрыва еще. Сейчас чего уж, мне есть за что ему сказать спасибо, но…

Но надо уже двигаться дальше. И не просто «для отвлечения», а для себя.

Тем более, что в мою дверь один персонаж уже только что тараном не стучит…

От Люца я отстраняюсь и ощущаю себя, будто после приема к психотерапевту. Опустошенной, но настроенной на позитив. И кто там не верит в лошадиную терапию? Дураки? О да! Те еще!

Люциус обиженно ржет, быстро понимая, что сеанс обнимашек и поглажушек окончен.

— Ну, ну, не переживай малыш, я тебя еще обязательно навещу, — я кошусь на часы и понимаю, что мне придется ускорить шаг, если я хочу прийти к Артему вовремя.

Конюшня открыта с двух сторон и я выбираю дверь с конца, она как раз выходит к центру клуба.

За спиной я слышу тревожное ржание Люциуса, и сама на самом деле испытываю досаду от того, что наша встреча продлилась так мало времени. Ничего, мы еще нагоним.

Громкий звяк металлического ведра за спиной заставляет меня остановиться. Это Люцик так психует?

Нет, ведро лежит посреди коридора. Почему-то — напротив распахнутого настежь шестого денника.

Странно.

Иван вроде ушел в другую сторону. Это какой-то другой конюх зашел к больной Весте? Да и шорохов с той стороны я не слышу.

С одной стороны — я тороплюсь, с другой стороны — это минутная проверка. Вдруг кто-то забыл закрыть денник? Больная беременная кобыла может и выйти, и вот в этом случае может пострадать кто-то из клиентов.

Я подхожу ближе, осторожно, стараясь особо не шуметь — если Веста решит выйти прямо сейчас мне придется прятаться в одном из пустых денников. Иметь дело с непредсказуемой кобылой я не рискну, как бы я не была уверена в своих навыках общения с лошадьми. Тем более, что я не уверена. С Люцем мы находили общий язык долго и нашли в итоге, потому что я оказалась упрямее его. С другими лошадьми я особо и не пробовала.

Веста не выходит — я слышу через стенку её нервное фырканье.

Что ж, отлично, осталось только убедиться что в стойле точно нет людей и можно запереть дверь и рвануть к Артему.

— Есть кто? — я осторожно просовываю голову в денник, и оглядываюсь, замечая лежащую на соломе в дальнем углу красотку Весту. Копытом не прилетит — и слава боку.