Не отрекаются, любя... (СИ) - Лабрус Елена

Они пересекли порог маминой квартиры, когда перевалило за полночь.

Но взволнованный мальчишка не спал.

— А где папа? — испуганно таращился он на чужих дядей.

— Иди ко мне, малыш, — прижала его к себе Вера и глянула на Марка, давая понять, что они должны уйти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Марк кивнул. Но до того, как закрыл дверь, слышал, как мальчик сказал:

— Я хочу домой.

 — Малыш, теперь мы живём у бабушки, — спокойно ответила ему Вера.

И парень не заканючил, не заплакал. Просто кивнул.  

Его сын.

Как бы Марк хотел сейчас остаться с ними, но, как минимум, его ждала бессонная ночь и неотложные дела. А как максимум…

— Полная жопа! — выдохнула Стелла. Она постукивала ногтями по жёсткому пластику двери машины и качала головой. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?

Марк слышал, что она стучит в такт его руке, словно придавая смысл его постукиваниям по коленке, обрамляя незамысловатый мотив аранжировкой.

Бум! Бум! Бум! — звучало без неё.

Бум! Тук-тук-тук! Бум! Тук-тук! Бум! — с ней.

— А похоже? — выдохнул Марк.

— Нет, — уверенно покачала головой Стелла.

— А на что похоже?

— Что ты вспылил. И вместо того, чтобы следовать плану, всё испортил.

— Он забрал ребёнка и угрозами заставлял идти раздвигать ноги для какого-то мужика. И я вспылил? — усмехнулся Марк.

Хотя отчасти Стелла была права: именно на это кто-то и рассчитывал. Что он психанёт, взорвётся и, конечно, не останется в стороне. Он не выносил насилия над женщиной. А Измайлова бил и за меньшее, чем синяки у Веры на руке.

Кто-то неплохо Марка знал. И неплохо подготовился к этому вечеру.     

 — Не знаю на кой хер я рядилась в эти туфли, всё равно ничего не успела, — вытянула ноги Стелла.

— Неужели губернатор не клюнул? — удивился Марк.

То, что он знал о нынешнем губернаторе тоже не сильно изменилось за эти годы: эффектные женщины, стройные ноги, высокие каблуки, чуточку лести. Геннадий Валентинович с ума сходил по матери Марка.

Как же Марк бесился из-за этого в то время, когда ни черта не понимал ни в женщинах, ни вообще. Как злился на отца, что тот позволял матери с ним кокетничать, а сам словно не замечал. Сейчас, с высоты прожитых лет, Марк конечно, всё видел иначе, и, хотя догадывался, зачем это было отцу, даже сам сейчас решил использовать, не одобрял: замужняя и свободная женщина не одно и то же.

— Конечно, клюнул, — фыркнула Стелла. — Только ты устроил разборки, пришлось кинуться тебе на выручку. Но закончилось один хер мордобоем. Вместо мира Марк Реверт заявил о войне. А Генночка… думаю, теперь сдрейфит.

— Уверен — нет, — покачал головой Марк. — Никто не отказывает Геннадию Валентиновичу, если он чего-то хочет. Так что жди звонка, а ещё вернее, визита. — Он довольно улыбнулся. — Ну, хоть одна хорошая новость за сегодня.  

Стелла не поддержала его оптимизм.

— Марк, ты взвалил на себя непосильную ношу. И вместо того, чтобы сбросить её и забыть, наживаешь себе новых врагов.

Новых! Он усмехнулся. Если бы новых! Новый враг лучше старых двух.

Как бы он хотел сделать именно так, как она говорит. Продать к чёртовой матери всё, отдать на растерзание стервятникам и порт, и рыбоперерабатывающий завод, и чёртов мост. Именно за этим они все сейчас вокруг него и вьются, как шакалы виляют хвостами, лижут задницу: грёбаный губернатор, норовящий урвать самый жирный кусок, начальник железной дороги, раззявивший рот на примыкающий к порту железнодорожный тупик, мэр, что наверняка спит и видит, когда выкинет на улицу отребье, работающее на заводе, закроет его к чёртовой матери и откроет там свой трахтир, где и бильярд имеется, и принцессы найдутся. И все их вассалы помельче, что согласны на любой упавший изо рта кусок.

Что бы Марк ни предложил, они с радостью растащат.

Проблема в том, что никто из них не собирался платить.     

Гриша мало вращался в чиновничьей среде. Григорий Селиванов был одиноким волком, обитающим среди мошенников, плутов, воров, шарлатанов, авантюристов и прочих фрилансеров. Но чем бы эти люди ни занимались — рисовали поддельные картины или фальшивые паспорта, угоняли машины или сбывали краденое, они в совершенстве владели своим мастерством и процветали за счёт ловкости рук и таланта.

Чиновники, с которыми теперь имел дело Марк Реверт были породой людей, которые привыкли просто брать. Привыкли чтобы им давали, везли, несли и в совершенстве владели только одним искусством — пользоваться. Да ещё прикрывать свою задницу. Не важно чем.

Они знали, что их пустили к кормушке временно, ненадолго, и хотели урвать как можно больше здесь и сейчас. Перекрывали устья рек такой мелкой сетью, чтобы ни одна идущая на нерест рыба не прошла мимо их кармана. Им было всё равно, что выродится поголовье, они ставили на реках кордоны, чтобы даже ни один местный житель с удочкой не выловил себе лишний хвост. Вырубали лес, отправляя его вагонами за кордон и оставляя лысой землю. Строили дамбы, чтобы продавать электричество за границу, и под толщей сброшенной воды хоронили целые деревни.

Им было всё равно. Это были не их леса, не их земля, не их рыба, и не их деревни. Их дети не будут здесь жить, они уедут в Лондоны, и Парижи. И что их отцы оставят после себя — да хоть трава не расти.

Марк искренне хотел закрыть на всё глаза и поступить так, как просил его отец перед смертью — сделать, что они хотят и уехать. Закрыть чёртов убыточный завод, передать порт на баланс края, отдать мост городу, положить на стол губернатору ключи от «Открытой реки» и уйти.

— Зачем же ты столько лет боролся? — удивился он в ответ на просьбу отца.

— Потому что у меня, сынок, ничего кроме этого не осталось. Ничего. Ни жены, ни детей. Наверное, так я оправдывал свою никчёмную жизнь. Тем, что должен бороться. Но когда на самом деле нужно было бороться — сдался. Когда должен был быть рядом с вами — решил, что нужен здесь. Но это не твоя война.

— Это не тебе решать, — покачал головой Марк.

Глядя с утра на тонны бумаг, что ему принесли с архива, у него было такое желание — чиркнуть спичкой. Он всё равно вовек не разберётся кто отцу был друг, а кто враг. Марк и не хотел разбираться. А тем более бороться с ветряными мельницами — стяжательством, бюрократизмом и любыми другими человеческими пороками. Ни шагать на костёр, ни висеть на кресте. Были парни и покрепче него, да не справились. Только сейчас перед ним встала проблема, от которой он никак не мог отмахнуться — вызов бросили не отцу, вызов бросили лично ему.

— Кто он, этот Вестлинг? — спросил он у Стеллы.

— Очевидно тот, кто тебя не боится, — развела она руками. — Но лучше ты сам у него спроси.

— Именно так я и собираюсь сделать, — стукнул Марк финальный раз ладонью по коленке.

Машина остановилась.

— Ну что тут у нас? — вышел Марк.

У закрытых цехов завода в нос ударил запах рыбы, свежей и не очень. Сырости. Гниющего железа. С реки потянуло прохладой. Он пнул ржавую консервную банку, что попалась в темноте под ноги.

— Всё под контролем. Ждём вас, — ответили ему.

 Марк вошёл в истошно заскрипевшую дверь.

— Господин Вестлинг? — неспешно пересёк он цех, заставленный старым оборудованием, и остановился перед мужчиной, что, кажется, собирался поразвлечься с женщиной, к которой даже Марк себе не позволил прикоснуться.

— Вы сильно ошибаетесь на мой счёт, если считаете, что я вам враг, господин Реверт, — протянул тот связанные руки.

Марк кивнул, чтобы его освободили: бить человека со связанными руками не в его правилах.

— Ну так просветите меня, — подвинув носком туфли высокий стул, Марк прислонился к нему задницей. — Почему я не должен нарезать вас слайсами, потом пропустить через мясорубку, — показывал он последовательно подбородком на безмолвные механизмы рыбоперезабатывающего производства, — а потом не закатать по консервным банкам. Я слышал, вы собирались иначе провести эту ночь?