Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

«Интрига, говорят вам, спасет короля, потому что добродетель всегда находится на земле в меньшинстве. Но Каталина состоял в меньшинстве в римском сенате, и если бы это наглое меньшинство получило преобладание, то было бы покончено и с Римом, и с сенатом, и со свободой. В Учредительном собрании Казалес и Мори также были в меньшинстве, и если бы этому меньшинству удалось подавить большинство, то покончено было бы с революцией. Но короли на земле составляют меньшинство и, чтобы сковать народы, говорят, как и вы, что в меньшинстве добродетель. Нас обвиняют; я этому не удивляюсь: есть люди, каждый вздох которых составляет клевету, как есть порода змей, существующая только для того, чтобы выделять свой яд.

Я понимаю вас, вы хотите господствовать. Но ваше честолюбие было скромнее в день Марсова поля. Вы тогда составили и заставляли подписывать петицию, которая имела целью совещание с народом об участи короля, возвращенного из Варенна. Тогда вам ничего не стоило признать власть народа. Не потому ли, что она благоприятствовала вашим тайным видам, а ныне им противоречит? Существует ли для вас другая власть, кроме ваших страстей? Безумные! Могли ли вы льстить себя мыслью, что Франция для того разбила скипетр королей, чтобы согнуть голову под таким унизительным игом?!

Вы слышите каждый день в этих стенах и вне их яростные крики: „Если хлеб дорог, то виновник этого в Тампле; если звонкая монета редка, если наши армии худо снабжены припасами, то причина всего этого в Тампле; если нам каждый день приходится выносить зрелище общественных беспорядков, то опять-таки причина этого в Тампле!“ Те, кто говорят подобное, хорошо знают, что дороговизна хлеба, исчезновение денег, расточение запасов наших армий, скудость в народе происходит от других причин. Каковы же их намерения? Кто мне поручится, что те же самые люди не закричат после смерти Людовика с еще большей свирепостью: „Если хлеб, дорог, если звонкой монеты мало, если наши армии худо снабжены, если бедствия войны усилились объявлением ее со стороны Англии и Испании, то причина этого в Конвенте, который вызвал такие обстоятельства опрометчивым осуждением Людовика XVI!“? Кто мне поручится, что среди этой новой бури, когда выйдут из своих логовищ убийцы 2 сентября, вам не покажут покрытого кровью, с титулом освободителя, того вождя, который — скажут — сделался необходимым? Кто может обитать в городе, где господствуют отчаяние и смерть? А вы, трудолюбивые граждане, все богатство которых составляет труд, когда способы к труду будут уничтожены, что с вами станет? Чьи руки подадут помощь вашим доведенным до отчаяния семействам? Или вы пойдете разыскивать тех ложных друзей, тех вероломных льстецов, которые низвергли вас в пропасть?

Но нет! Эти дни скорби для нас никогда не наступят! Эти убийцы — трусы! Они знают, что если бы осмелились на свой заговор против безопасности Конвента, то Париж вышел бы наконец из своего оцепления, а все департаменты соединились бы с Парижем для искупления злодеяний, которыми они уже и так чрезмерно запятнали самую достопамятную из революций. Я уверен, что свобода не в их власти. Но разрушение Парижа, раздор в федеративных властях, который будет его результатом, все эти беспорядки, более вероятные, чем междоусобная война, которой нам угрожали, — не стоят ли быть брошенными на те же весы, где взвешиваете вы жизнь Людовика? Во всяком случае, я объявляю: каково бы ни было постановление Конвента, я буду считать изменником отечества того, кто не подчинится этому приговору. Если действительно одержит верх мнение об апелляции и если мятежники, возмутившись против этого торжества национального самосознания, дойдут до восстания, то вот ваш пост; вот стан, в котором вы, не бледнея, будете ждать своих врагов».

Эта речь, казалось, вырвала на мгновение у Конвента жизнь Людовика XVI. Фоше, Кондорсе, Петион, Бриссо отделили человека от короля и месть от победы и поочередно произнесли слова, достойные свободы. Но уже на другой день после этих речей подозрительность и ненависть заглушили рассудок.

Как только после победы при Иври Париж и другие города Лиги перешли на его сторону, Генрих IV решил не преследовать вождей Лиги, а подкупить их и таким образом получить их поддержку; он мирится с герцогом Лотарингским, возвращает в страну иезуитов, показывает себя примерным католиком. — Прим, ред.; здесь и дальше, если не указано иное.

Принцесса Елизавета Французская (1764–1794) — младшая сестра Людовика XVI, а также будущих Людовика XVIII и Карла X.

Улица Бак замыкает набережную с одной стороны, Сент-Оноре — с другой.

Александр Франсуа Мари де Богарне (1760–1794) был политическим и военным деятелем в эпоху Французской революции. Однако по прошествии двух веков он куда более известен как первый муж Жозефины, жены Наполеона.

Указом от 20 июня 1790 года были отменены дворянские титулы, эмблемы и гербы.

Речь идет, по-видимому, о графе Монморене (1746–1792), он был министром иностранных дел в 1789–1791 гг.