Андре Каспи - Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и «сухого закона»

Нищета в Америке производила удручающее впечатление. Большинство семей были вынуждены ограничить свое питание очень скудным рационом: хлеб, картофель, фасоль и один раз в неделю — капуста. Соблюдали режим строжайшей экономии, как будто снова вернулось военное время. Пищевые отходы стали объектом скрупулезного исследования для тех, кто вынужден был довольствоваться бесплатным нищенским супом. Рассказывают, что, проезжая по кварталам бедняков в Нью-Йорке, водители грузового транспорта иногда роняли с машин ящики с апельсинами или картофелем, чтобы несчастные люди могли поесть. Появились жертвы недоедания, скверного питания. В Филадельфии медики отмечают увеличение на 60 процентов случаев истощения у детей от 6 до 16 лет. В 1935 году Ассоциация американских врачей привела сведения о том, что 20 процентов пожилых людей находятся в состоянии истощения. Повсюду снизилась продажа молока, свежих яиц и фруктов; увеличилось число заболевших цингой, пеллагрой и рахитом. А затем появились еще более трагические цифры: 29 человек умерли от голода в Нью-Йорке в 1933 году, 110 в США — в 1934-м. Росло число слабоумных. А самоубийства? Зачастую преувеличивают эти цифры, примешивается черный юмор. Рассказывают, что содержатели гостиниц рядом с Уолл-стрит часто с беспокойством задавали вопрос клиенту: «Этот номер, чтобы переспать или выброситься из окна?» А журналисты спешили посвятить многочисленные статьи наиболее впечатляющим случаям самоубийств. Рассказывают также, что якобы два бизнесмена выбросились из окна, держась за руки, словно стремились и в момент смерти продолжить сотрудничество. И все же если и был небольшой рост числа самоубийств, то в 1932 году, а не в 1929-м.

Наряду с этими трагедиями ходило много шуток, как если бы американцы «спешили рассмеяться, чтобы не заплакать». В центре Нью-Йорка Централ-парк превратился в убежище для бездомных, ютившихся в жалких лачугах или в палатках. Нью-йоркцы прозвали это место «гувервиль». Газеты продолжали защищать политику президента Соединенных Штатов. В народе их прозвали «покрывалами Гувера»: это единственное, что распространяло правительство среди тех, кто страдал от холода. Пустые карманы — это «карманы Гувера», кролики — это «свиньи Гувера», размеры которых уменьшились из-за кризиса.

Гувер не пользовался любовью и популярностью среди соотечественников; «великий инженер», образец новой технократии, которую так восхваляли американцы до Великой депрессии, он потратил остаток жизни (умер в 1964-м) на то, чтобы оправдаться. Естественно, он хотел бы «вытащить из кармана» лучшее решение, какое только возможно. Но, к сожалению, он плохо понимал проблему и не мог предложить никаких путей ее решения.

Гувер начал с того, что стремился успокоить соотечественников. В мае 1930 года он утверждал, что «мы прошли уже через самые тяжелые испытания, и… все начнет теперь быстро восстанавливаться». В очередной раз глубокое заблуждение, которое окончательно уничтожило остатки доверия к президенту. Он обратился к предпринимателям с призывом не сокращать число рабочих мест и повышать зарплату. Даются обещания, которые невозможно выполнить, так как требования экономики оказались сильнее любого самого доброго намерения. Он радовался тому, что расширил права таможенной службы, чтобы лучше защищать американского производителя, но плохо понимал всемирный характер кризиса. Он не хотел ввязываться в программу федеральных расходов, ибо был приверженцем философии индивидуализма, которую исповедовала партия республиканцев. Он отказался организовать в Вашингтоне помощь безработным. Это дело частной благотворительности, считал он, в крайнем случае, отдельных штатов. Единственное, на что он решился довольно робко, — это помощь банкам на федеральном уровне.

Чего не мог понять Гувер, — это то, что его соотечественники стали совсем иными по мере развития кризиса.

Нет, они не стали революционерами. Совсем немногие американцы увлеклись идеями коммунизма, еще меньше мечтали переехать в Советский Союз. Однако американская коммунистическая партия, прозябавшая до сих пор, стала пользоваться большей популярностью. Ее кандидат на президентских выборах 1928 года набрал 21 181 голос из 37 миллионов голосовавших. Через четыре года примерно 100 тысяч американцев проголосуют за него. Это не триумф, но знак, указывающий на эволюцию в среде рабочих и интеллигенции. Не следует, однако, преувеличивать влияние коммунистических идей. Когда в 1932 году ветераны войны организовали демонстрацию в Вашингтоне с требованием заранее выплатить им пенсию, федеральное правительство выдвинуло против них войска под командованием генерала Макартура, оправдывая свои действия тем, что демонстрация была спровоцирована коммунистами. Это так и не было доказано. По правде говоря, подавляющее большинство американцев продолжали остерегаться «красных» и вспоминали о знаменитой «красной угрозе», столь популярной в 1919–1920 годах.

В то же время американцы начинают с большей симпатией, чем прежде, относиться к прогрессизму, к желанию добиться социальных реформ в рамках демократии. Американцы, остававшиеся безразличными в двадцатых годах к обездоленным, к жертвам индустриального общества, те, которые порой становились конформистами и нетерпимыми, теперь вдруг отказываются от индивидуализма и равнодушия к социальным бедам. Постепенно они начинают понимать, что безработные не повинны в своей судьбе, что правительства и в Вашингтоне, и в столицах каждого штата должны были бы соответствовать своей роли, что, по существу, политика и экономика неразрывно связаны. И еще одно открытие сделали американцы: процветание скрывало расслоение в обществе, и бедняки вовсе не обязательно смогут разбогатеть в будущем.

Мы являемся также свидетелями тройной перемены. Прежде всего это передача полномочий. В ноябре 1932 года Рузвельт был избран президентом Соединенных Штатов, между прочим, с весьма расплывчатой программой. Он опирался в основном на выражение, ставшее его лозунгом на выборах: «New deal» («Новый курс»). Он опирался также на собственный опыт губернатора штата Нью-Йорк, столкнувшегося с безработицей и нищетой в одном из крупнейших городов мира. Наконец, значительную роль в росте популярности Рузвельта сыграли его обаяние и динамизм. Вступив в должность президента, Рузвельт возродил традиции активных, энергичных президентов, внимательно прислушивался к мнениям окружающих. При новом президенте произошла глубокая эволюция института президентства. Федеральное правительство поддержало новый курс президента, даже при том, что его философия в области экономики была недостаточно уверенной и четкой. Произошла мирная революция. Теперь американцы стали обращаться за помощью и советом к федеральному правительству. Рождалось государство всеобщего благоденствия (welfare state), глашатаем которого была современная президентская власть. Президент стремился добиться оздоровления экономики страны посредством государственного регулирования экономики и доходов. При этом не должен был пострадать демократический строй в стране.

Можно вспомнить любопытные совпадения. 30 января 1933 года Адольф Гитлер становится канцлером Рейха; пять недель спустя Франклин Д. Рузвельт приступает к обязанностям президента в Вашингтоне. Оба государства переживают тяжелейший экономический и социальный кризис, ставший беспрецедентным по своему размаху; каждый из них выбирает свой путь. Одни и те же экономические причины не приводят к одному и тому же политическому результату.

Наконец, третье важное изменение в стране — рождение мощных профсоюзов (big labor), играющих определяющую роль в жизни нации. Действительно, во время «Нового курса» профсоюзы становятся очень активными и влиятельными. Конгресс промышленных организаций (Congress for Industrial Organization) объединяет неквалифицированных рабочих и даже какое- то время конкурирует при переговорах с руководством предприятий со старой Американской федерацией труда. В 1929 году в его рядах насчитывалось более трех миллионов членов, а к концу Второй мировой войны — 14 миллионов. Определенно, эта Америка уже совсем не похожа на Америку двадцатых годов.

Двадцатые годы — потерпевшая крах модель. Но каким образом это произошло, в чем причины этого кризиса? Французы прочли книгу Жоржа Дюамеля «Scenes de la vie future» («Сцены будущей жизни»). Этой книге, появившейся в 1930 году, предшествовали другие симптомы интеллектуального и политического антиамериканизма. Это не задевало самих американцев. Были ли они все еще «потерянным поколением»? Это выражение, весьма спорное, было придумано Гертрудой Стайн.[92] Она применила его к писателям, нашедшим убежище за пределами Соединенных Штатов, например в Париже. Они не одобряли экономический взлет, образ жизни и ограниченное мышление маленьких провинциальных городов США, спекуляции Уоллстрита, скандалы в окружении президента Гардинга. Они не чувствовали связи с основной массой соотечественников. Восторгаясь веком джаза, как Эрнест Хемингуэй, или образно передавая атмосферу, царящую на Юге страны, как Уильям Фолкнер, они представляли, по правде говоря, «литературу отчуждения». Генри Менкен восхищал наиболее взыскательных интеллектуалов в основном своими статьями в American Mercury. Но и он не добился всенародного признания. Иной случай — Синклер Льюис. Мы не раз уже цитировали его «Бэббита». Герой Льюиса, на самом деле, олицетворял одновременно лицемерие, ханжество, благодушие и в то же время чувство беспокойства, тревоги той эпохи, слишком материалистичной, слишком конформистской и удушающей. «Что-то меня тяготит, — заявлял он. — Я довольно успешно справляюсь со всем, что должен делать. Я обеспечил семью, купил дом и шестицилиндровый автомобиль, основал преуспевающее небольшое агентство. Я не наделен никакими пороками, за исключением того, что много курю, но и это я стараюсь прекратить. Я регулярно посещаю церковь, играю в гольф, чтобы поддерживать форму, и поддерживаю знакомство только с порядочными и честными людьми. И при этом я не испытываю полного удовлетворения».