Игорь Царьков - Развитие правопонимания в европейской традиции права

Главное, что утверждает гуманистическая идеология, – это новый режим человеческой жизни, режим «бесконечной пластичности», основанием которой являются «необходимые избыточности», сконцентрированные исключительно в индивидуализированной воле человека, преодолевающей «силу привычки».

В сфере политической практики требование «необходимых избыточностей» первым отразил Н. Макиавелли: людей необходимо воспринимать такими, какие они есть, т. е. не идеализировать. Люди очень разные: они преданны и коварны; они честны и лживы, следовательно, в политической жизни отсутствует неизменное, раз и навсегда заданное легитимное основание политической власти, такое, например, как воля Бога. В политической жизни все изменчиво, следовательно, только от политика зависит, достоин он называться великим именем Государь или нет, сможет ли он завоевать и удержать власть или нет. Главная рекомендация Макиавелли государям – это всегда быть начеку, жить в режиме сосредоточенной «воли к власти». Этот принцип избыточен по отношению к династическо-наследственному принципу власти, где если и проявляется «воля к власти» человека, то только в случайной форме. Поэтому для Н. Макиавелли существует два вида государств: «старые», с явно выраженным династическо-наследственным признаком, и «новые». В первом легко завоевать власть, но так же легко ее утратить, во втором же все наоборот – сложнее завоевать, но легче удержать. В первом, в отличие от второго, «государь» не испытывает опыта борьбы за власть и осознанно не сосредоточивает свою «волю к власти», с передачей символов власти ему передается сама власть. Поэтому только тот достоин политической власти, кто в лучшей степени смог сконцентрировать личные и материальные ресурсы и победить в борьбе за власть. Государственность – это своего рода творчество индивида. Эту ситуацию очень метко и точно охарактеризовал замечательный швейцарский историк культуры Я. Буркхардт, рассматривающий «государство как сознательное, основанное на расчете творение, как произведение искусства»[140].

Программа научного знания, которая разрабатывалась в это время, тоже избыточна по отношению к прагматическому знанию. Прагматическое знание – знание, которое строится на основаниях полезности, выгоды, приспособляемости, и оно достаточно для воспроизводства человеческой жизни. Есть воспроизводство, но нет расширенного воспроизводства, нет «прибавочной стоимости» знания. Есть передача знания, но нет его производства, т. е. знание служит различным целям: религии, идеологии, непосредственной выгоде – истина служит кому-либо или чему-либо, но не служит сама себе.

Показательна в этом плане научно-философская программа Ф. Бекона. Его учение о процессе познания и теория идолов ярко демонстрируют проблему источника научного знания. Не всякое знание, которым обладает человек, является научным, т. е. истинным знанием, хотя человек может быть убежден в его истинности. Идолы сознания – это фундаментальные заблуждения человеческого разума, которые происходят от: 1) неправильного употребления слов в силу привычки (идолы рынка); 2) доверия авторитетам (идолы театра); 3) природы самого разума (идолы рода). Первые два вида заблуждений своим источником имеют общение людей (приобретенные идолы), в котором неосознанно складываются привычные слуху значения слов и существует слепая вера в авторитеты. С этими «идолами», как считает Ф. Бэкон, можно успешно бороться, необходимо только «приостановить» действие привычных ассоциаций, т. е. актом воли «очистить» сознание от их влияния[141]. Труднее дело обстоит с идолами рода. Это заблуждение от природы самого разума (врожденные идолы), который склонен в первую очередь видеть сходство предметов, «сплетает и смешивает» несовместимые вещи, не замечая между ними различий. За всем этим стоит главное – научное знание не передается по наследству, как государевы символы от одного к другому в наследственной монархии. Знание приобретается усилием воли к истине, к тому, чтобы приостановить действие привычных ассоциаций и сосредоточенным сознанием увидеть различие там, где привычно видели сходство.

Гуманистическая идеология требовала от гносеологического субъекта (субъекта научного знания) тех же избыточных усилий в производстве знания, что и от художника в изобразительном искусстве, – той же индивидуализированной воли.

Поэтому в эпоху Просвещения правовая тема была тесно вплетена в общую ткань философского языка. Правовой дискурс велся философски, через гносеологическую и нравственную критику институтов государства и права. В силу этого право не являлось начальным пунктом рассуждений, оно, наоборот, завершало общую философскую конструкцию мыслителей, которая предполагала исследование в первую очередь в области универсальных (естественных) форм бытия человека и его возможностей познания «природы». Так, первая часть гоббсовского «Левиафана» начинается не с анализа политическо-правовых институтов, а с вопросов гносеологии и философской антропологии и называется «О человеке», а названия глав этой части говорят сами за себя: «Об ощущении», «О представлении», «О рассуждении и научном знании». Или другой пример. Примечателен эпизод из жизни Дж. Локка. Однажды, обсуждая с друзьями вопросы об исходных принципах нравственности, права и религии, они «должны были остановиться перед затруднениями, вставшими со всех сторон»[142], после чего Локку пришлось признать ложность избранного ими пути и, «прежде чем предаться такого рода исследованиям, изучить свои способности и посмотреть, какими предметами наш разум способен заниматься, а какими нет»[143], т. е., прежде чем исследовать политико-правовые институты, необходимо понять возможности и границы научного знания.

Опыт предшествующих поколений просветители оценивали как «запутанный и смешанный», а не «ясный и прозрачный» для человеческого ума. Религия смешивалась с моралью, мораль с политикой, последняя, в свою очередь, замыкалась на первой. Обычай смешивался с законом, закон – с правом, и последнее опять замыкалось на первом, т. е. этот опыт видел сходство и не замечал различий; отсутствовало сосредоточенное, внимательное к частностям сознание, присутствовало беглое, поверхностное «скольжение» ума по предметам. Просветительский термин «темное средневековье» относится именно к тому, что знание в это время (в средние века) имело признак предельных обобщений, религиозных сентенций – схоластика обобщала, а не различала, тогда как в эпоху Просвещения суждению о целом должно было предшествовать различение целого на ясные его составные части, т. е. в первую очередь должен быть проведен анализ[144]. Р. Декарт пишет: «Мы будем строго придерживаться его (аналитического метода. – И. Ц.), если шаг за шагом сведем запутанные темные положения к более простым, исходя из усмотрения самых простых, поднимемся по тем же ступеням к познанию всех прочих»[145]. Или другой образец аналитического рассуждения: «…в трансцендентальной эстетике мы прежде всего изолируем чувственность, отвлекая все, что мыслит рассудок посредством своих понятий. Затем мы отделим от этого представления все, что принадлежит ощущению, так, чтобы осталось только чистое наглядное представление и чистая форма явлений, единственное, что может быть дано a priori чувственностью»[146]. Анализ стал флагом, визитной карточкой эпохи Просвещения. Именно с ним связывались все надежды на разумное переустройство общества. Исправить существующее «запутанное и неясное положение» «может только непобедимый аналитический метод»[147], потому что не всякое знание, которым обладает человек и которое получено различными способами и из различных источников, можно считать научным знанием, а только такое, которое получено с использованием осознанного метода, когда человек осознает тот способ, посредством которого он приобретает знания. Анализ же есть единственный сознательный метод познания. Хотя разобрать и развинтить целое на части можно и неосознанно, да так, что потом не соберешь и не свинтишь, но, по крайней мере, разложение на части не может происходить без осознания того, что это разложение происходит.

Таким образом, постепенно под влиянием гуманистической идеологии происходило формулирование нового идеала научного знания, который можно выразить в трех основных пунктах.

Во-первых, научным знанием может считаться только такое знание, которое получено с использованием истинного метода познания, следовательно, обосновано и продемонстрировано в присущих ему границах. Если индивид не осознает (читай – не понимает), каким способом он получил знание, то такое знание нельзя считать научным, поэтому тема метода становится центральной темой в философии эпохи Просвещения. Подвергается сомнению любой источник, включая обычай и авторитет, в силу того, что индивид здесь получает знание, а не приобретает его сам. Дело не в том, что любая норма обычая или любое высказывание авторитетного мыслителя ложно, а в том, что эти нормы и высказывания вновь должны быть доказаны и продемонстрированы осознанным методом. Метод демонстрирует знание, показывает, разворачивая его в пространстве воображения. Таким образом, метод не есть естественный инструмент научного познания, его человек не преднаходит уже в готовом виде, метод – искусственный инструмент, который еще необходимо создать.