Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Действительно, «разбойниками феодалы-законодатели нередко именовали представителей эксплуатируемой массы, выступавшей против феодального гнета»[109]. Однако, на наш взгляд, будет ничем не оправданным преувеличением «убийство в разбое» признавать явлением классовой борьбы как таковым. Как утверждает А. Ю. Кизилов, при феодализме собственность и средства внеэкономического принуждения были сконцентрированы в руках правящей элиты. Составители Русской Правды, принадлежащие к этой элите, признавали сложившийся порядок справедливым. «Поэтому… разбоем следовало считать не только народные выступления против… эксплуатации, но и всякие нарушения нормальной деятельности дворцово-вотчинных административных органов, осуществляющих функции регулирования общественной жизни и решавших в той или иной степени возникающие перед феодальным социумом задачи»[110]. Следовательно, «…бой, поединок, имеющий характер социального неподчинения, противодействия… есть не что иное, как сопротивление представителю княжеской власти»[111].

На наш взгляд, приведенные доводы дают все основания «убийство в разбое» относить к посягательствам против представителя власти, совершаемым в связи с выполнением ими обязанностей по службе как главой княжеской администрации.

Много споров вызвала ст. 21 Русской Правды. В ней говорится: «Аже убиють огнищанина у клети[112], или у коня, или у говяда[113], или у коровье татьбы[114], то убити в пса место[115], а то же покон и тивуницу[116]».

В первую очередь специалисты не могут прийти к единому мнению, как представляется, по основному вопросу: кем в данном случае выступает огнищанин – потерпевшим (жертвой преступления) или преступником, которого надлежит убить «как собаку»?

Сторонники признания огнищанина преступником исходят из того, что ст. 21 Русской Правды содержит специальную норму по отношению к норме, указанной в ст. 38 данного акта[117]. Вряд ли с этим можно согласиться. В ст. 38 сказано: «Аще убьють татя на своем дворе, любо у клети, или у хлева, то тои убит; аще ли до света держать, то вести его на княжь двор; а оже ли убьють, а люди будуть видели связан, платити в немь». Данная норма закрепляет правило, выработанное обычаем, – право убить вора на месте преступления, если кража произошла ночью. Запрещалось убивать связанного преступника. Это ограничение имеет принципиальное значение для определения цели нормы – она заключалась в ограничении самочинной расправы и тем самым укреплении юрисдикции князя.

М. Ф. Владимирский-Буданов рассматриваемую норму анализирует с точки зрения права лица на необходимую оборону, согласно которой собственнику, защищавшему свое имущество, дозволялось принимать к виновному любые меры, вплоть до его убийства. Исходя из этого, он пишет: «…Случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник также поступить с княжескими дружинниками, как и с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле…»[118].

Советские исследователи придерживаются такого же мнения. Например, М. Н. Тихомиров в этой статье видит своеобразную уступку со стороны князя, попытку ограничить произвол княжеских людей[119]. В пользу сказанного автор каких-либо доводов, по сути, не приводит. Как нам представляется, подобного рода утверждение само по себе вызывает сомнение: чем могли вызываться такие уступки в X в., когда власть князя была ничем не ограничена?

А. А. Зимин, также считая преступником огнищанина, обращает внимание на санкции ст. 19–21 Русской Правды. Если согласно ст. 19 вира уплачивалась преступником, согласно ст. 20 – общиной, то в ст. 21 Правды вообще ничего не говорится о вире, что дает основание считать преступником огнищанина, убитого на месте совершения преступления[120].

Вызывают сомнение по крайней мере два обстоятельства: во-первых, совершение указанными лицами подобных преступлений столь часто, что потребовалось создание специальной нормы[121]; во-вторых, признание в классовом обществе, причем на подобной стадии его развития, ненаказуемым убийство преступника, задержанного на месте совершения преступления, независимо от его социального положения.

В литературе отмечается, что в анализируемой статье имеется несоответствие начала фразы «аже убиють огнищанина» ее окончанию «то убить в пса место»[122]. В связи с этим А. Ю. Кизилов обоснованно задается вопросом: если преступником является огнищанин, то почему его следует убить дважды, причем второй раз – с особой жестокостью, унизительно, «как пса»[123]?

Скорее всего, правы специалисты, полагающие, что формулировка ст. 21, соотношение выделенных нами частей фразы предполагают появление нового лица, которое в норме никак не обозначено[124]. На наш взгляд, рассматриваемую норму необходимо оценивать вкупе с двумя предыдущими статьями. В этом случае раскрывается логика законодателя: в правовом памятнике последовательно даются нормы, предусматривающие усиление наказания в зависимости от обстоятельств совершенного посягательства на представителя феодальной администрации, исполняющего свои обязанности. В ст. 21 Русской Правды, как представляется, говорится об убийстве огнищанина при защите им княжеской собственности. На это указывает и достаточно развернутое описание обстоятельств совершения посягательства – у клети, коня, говяда, коровьей татьбы (другими словами, при хищении имущества из дома, конюшни, скотного двора).

Как уже указывалось, причинение смерти огнищанину наказывалось двойной вирой, т. е. налицо привилегированная охрана потерпевшего. Такая кара могла обусловливаться не столько его личностью и социальным статусом, сколько выполняемыми им функциями в системе дворцово-вотчинного управления. Косвенно об этом свидетельствует и содержание ст. 22–27 Русской Правды; в них перечислены размеры штрафа, взимаемого за убийство княжеских слуг и лиц, находящихся в зависимости от князя. Во-первых, это высшие слуги князя: княжеский тиун (ст. 22), конюх старый[125] (ст. 23); во-вторых, среднее звено в управленческом аппарате князя: сельский и ратаиный (пахотный) старосты (ст. 24)[126]; в-третьих, рядовичи[127] (ст. 25).

Наказание за убийство указанных лиц зависит от места потерпевшего в управленческой иерархии княжеского домена: чем выше занимал он в ней место, другими словами, чем более важные функции выполнял, тем более строго каралось посягательство на его жизнь. Двойная вира предусматривалась за лишение жизни высших княжеских слуг – приказчика (тиуна) и управляющего конюшнями.

Пространная редакция Русской Правды уголовно-правовой охране представителя власти уделяет больше внимания, чем ее прежняя редакция. Это проявляется в ряде моментов: во-первых, в увеличении количества норм об ответственности за посягательство на жизнь; во-вторых, в существенном изменении содержания ранее известных норм; в-третьих, в появлении новых уголовно-правовых запретов; в-четвертых, в зачатках абстрактного изложения правового материала. Так, ст. 3 Пространной Правды в представленном виде можно рассматривать как общую норму, предусматривающую ответственность за любое посягательство на представителя княжеской администрации («Аже кто убиеть княжа мужа в разбои…»), так как нормы об отдельных видах убийств («в обиду» – ст. 19; «у клети…» – ст. 21 Краткой Правды) не вошли в нее. В данной статье унифицируется обозначение потерпевшего, вместо конкретного указания соответствующего лица – огнищанина, тиуна, подъездного и т. д. – используется единое понятие – княжий муж. Преступник – убийца впервые назван головником.

В ст. 6. Пространной Правды предусмотрена ответственность за убийство «в сваде»[128] или «в пиру»[129]. Содержание этой нормы в литературе относится к числу дискуссионных. С одной стороны, авторы признают, что данная статья отграничивает указанные в ней виды убийства от лишения жизни в разбое. С другой стороны, считают, что дифференциация ответственности осуществлена не по субъективным признакам (злой воле), а по объективным обстоятельствам – его совершения в общественном месте, в присутствии других лиц[130]. «…Правда вводит свой принцип степени ответственности, основанный не на понимании умышленного и неумышленного убийства, а на том, было ли это убийство совершено открыто, в честной ли схватке (праву чести уделено много внимания в Правде), во время ли ссоры на пиру, когда требования к поведению его участников были несколько снижены, или тайно, при совершении злого дела»[131].