Людмила Зубова - Языки современной поэзии

369

«Поэтика Кибирова — компромисс между концептуалистами, с одной стороны, и неоклассиками „московского времени“ — с другой; это тот самый экватор, на котором две крайности московской поэзии сходятся. Концептуалисты „подарили“ Кибирову умение выстраивать жесткий и, по сути, весьма далекий от „поэтического“ каркас, методологию. Влияние „неоклассиков“ позволяет насытить этот скелет достаточно трепетной плотью, „виноградным мясом“ поэзии, вдохнуть в эти головные конструкции жизнь» (Бавильский 1998: 23).

«В школе „гармонической точности“ эпитеты выступают в роли своего рода актуализаторов, относящих объект к идеальному миру мечты или „условной древности“ <…> Это объясняет, почему у Батюшкова рощи так легко из липовых превращаются в дубовые („Пастух и соловей“), а в бездонной синеве безоблачных небес светит луна, подернутая облаком („Тень друга“) <…> автор, вовлекая в рассказ новый предмет, уже знает его свойства, а не открывает их вместе с героем и читателем» (Левонтина, 1997: 260–261).

«И какой же сюрприз преподнес он читателям в своем сборнике „Amour, exil…“ — одном большом признании в любви, обращенном к недостижимой даме сердца! Нам явился современный трубадур-заочник, смешной и нелепый любовник-либертин печального образа, забывший про все остальное на свете. Букет живых чувств, вынесенных на всеобщее обсуждение, редкая в современной поэзии страстность при редкой разболтанности и безответственности, трепет сердца, задушевность и нежность при полнейшем, наивном бесстыдстве, платонизм в контркультурной обработке с полной реабилитацией того, что считалось в отечественной поэзии низменным и в стихи не вместимым…» (Ермолин, 2001–б: 210). О литературности такого действительно прямого и действительно личного высказывания см: Зорин, 2001: 26–27.

Кибиров, 2009-а: 424.

Кибиров, 1995: 25–26.

Перечисление авторов, чьи тексты в данном случае стали исходными для Кнбирова, конечно, неполное. Кроме того, почти за каждым упоминанием птиц стоит не один автор и не одно произведение: см., например, о символах «соловей» и «филомела» в литературе: Гин, 2006.

Наблюдение над имплицитным «словоерсом» — дополнение И. В. Лощилова в письме к Л. В. Зубовой.

Кибиров, 2009-а: 212–214.

Некрасов, 1967: 105–106.

Вообще корнетов, видимо, принято поучать — ср. «Песенку об утраченных надеждах» из кинофильма «Соломенная шляпка» Видите ли, мои корнет, очаровательный корнет, / Все дело в том, что у невесты / Приданого в помине нет <…> все дело в том, что в дилижансе / Свободных мест, представьте, нет (слова Булата Окуджавы, музыка Исаака Шварца — Окуджава, 1991: 137–138).

Лермонтов, 1989: 68.

В «Историческом романсе» Кибирова нет слова парка, но есть целый ряд образов, производных от этого слова. Ср. переход от чары-соблазна к чарочке в таком тексте Кибирова о России: Мелет Емелька да Стенька дурит, / Мара да хмара на нарах храпит) / Чара визжит-верещит. // Чарочка — чок, да дубинушка — хрясь! / Днесь поминали, что пили вчерась, / что учудили надысь. / Ась, да Авось, да Окстись («Блоку жена…» — Кибиров, 2009-а: 486).

Ср. строки Пушкина: Вдовы Клико или Моэта / Благословенное вино / В бутылке мерзлой для поэта / На стол тотчас принесено. / <…> Оно сверкает Ипокреной; / Оно своей игрой и пеной / (Подобием того-сего) / Меня пленяло: за него / Последний бедный лепт, бывало, / Давал я. Помните ль, друзья?/ Его волшебная струя / Рождала глупостей не мало, / А сколько шуток и стихов, / И споров, и веселых снов! («Евгений Онегин» — Пушкин, 1978-а: 82).

Есенин, 1977: 281.

Ср.: Искривился мучительно рот (Ахматова, 1977: 28) — Искривятся усмешечкой губы (не очень ясно, чьи из этого любовного треугольника). Единичная перекличка с Ахматовой весьма содержательна: в этом параллелизме важна антитеза мучительно — усмешечкой, выразительно говорящая о перемене тональности знака, в данном случае жеста.

Блок, 1960–б: 254–255.

Настанет год, / России черный год, / Когда царей корона упадет <…> / В тот день явится мощный человек, / И ты его узнаешь — и поймешь, / Зачем в руке его булатный нож (Лермонтов, 1989: 131 — «Предсказание»).

Пойду по белым кудрям дня / Искать убогое жилище. / И друг любимый на меня / Наточит нож за голенище («Устал я жить в родном краю…» — Есенин, 1977: 164).

Где буйно заметает вьюга / До крыши — утлое жилье, / И девушка на злого друга / Под снегом точит лезвее («Ты и во сне необычайная…» /«Русь»/ — Блок, 1960-а: 106).

Ах вы, сони! Что по-барски / Вы храпите целый день? / Иль мила вам жизни царской / Умирающая тень? <…> Граждане города, / В конском дымящемся кале / Вас кричат ножи, / Вас ножи искали! / Порешили ножи, / Хотят лезвием / Баловаться с барьем, / По горлу скользя. / Целоваться с барьем, / Миловаться с барьем, / Лезвием секача / Горло бар щекоча, / Лезвием скользя, — / <…> Чем блеснув за голенищем, / Хлынем! Хлынем! / Вынем! Вынем! / Жарко ждут ножи — они зеркало воли («Настоящее» — Хлебников, 1987: 112).

За голенищем может быть, конечно, нож, а не топор, но в ряду убийц из разных текстов русской литературы Раскольников особенно выразителен, а в поэзии фонетика может заслонять точность деталей. Ср. также: Да наши топоры / Лежали — до поры (Некрасов, 1967-б: 157).

Кибиров, 1998-а: 14.

Кибиров, 2009-а: 342.

Вероятно, имеется в виду «река времен», наполненная песнями. Сочетание слезой <…> шумней объединяет несколько тропов: оно основано на синестезии (метафорическом объединении ощущений, воспринимаемых разными органами чувств), на метонимии слеза — ‘горе’, на символе река — ‘жизнь’.

Ср.: Мальчишки были безусы, / Прапоры и корнеты. / Мальчишки были безумны — / К чему им мои советы?! / Лечиться бы им, лечиться, / На кислые ездить воды — / Они ж по ночам: «Отчизна! / Тираны! Заря свободы!» (Галич, 2006: 54).

В той же строфе «Исторического романса» есть и отсылка к «Евгению Онегину»: и привычный оброк отмени.

Грибоедов, 1988: 104.

Гоголь, 1953: 161.

Пушкин, 1978–б: 112.

Кибиров, 2009-а: 327. Первая строка — перефразирование строки В. Высоцкого Мы говорим не штормы, а шторма (Высоцкий, 1997: 233).

Дискурс, 2008.

Кибиров, 2009-а: 491.

«Четкого и общепризнанного определения „дискурса“, охватывающего все случаи его употребления, не существует, и не исключено, что именно это способствовало широкой популярности, приобретенной этим термином за последние десятилетия: связанные нетривиальными отношениями различные понимания удачно удовлетворяют различные понятийные потребности, модифицируя более традиционные представления о речи, тексте, диалоге, стиле и даже языке» (Дискурс, 2009). О происхождении и функционировании термина существует обширная философская и лингвистическая литература; см., напр.: Демьянков, 2005; Ревзина, 2005.

Кибиров, 2009-а: 328.

Кибиров, 2009-а: 521.

Там же: 515.

Там же: 490.

Кибиров, 2009-а: 456.

Кибиров, 2009-а: 412.

«…фрактал есть нечто, обладающее самоподобием, подобием своих частей целому (в самом грубом виде пример — матрешка…)» (Степанов, 2002: 70–71).

Кибиров, 2009-а: 325.