Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Увлеченность другими разнообразна: я встал на путь, ведущий меня за пределы привычных отношений в моих попытках быть от­крытым и искренним, в попытках вызвать изменения в других, в стремлении быть большим целителем, чем один человек может быть для другого, и — глубоко подо всем этим — в попытках преодолеть расщепление в самом себе, помогая своим пациентам справиться с таким же расщеплением в них самих.

Так накапливались знания о человеческом опыте, и постепен­но стала проясняться цена моей двойной жизни. Мои попытки поделиться этим растущим пониманием дома были восприняты как хвастовство растущими профессиональными успехами и не были оценены. Я обратился к психоанализу и провел многие часы на кушетке, пытаясь выявить свою двойственность и избавиться от нее, пытаясь оправдать или скрыть ее. Анализ кончился безрезуль­татно, двойственность стала еще болезненнее, чем раньше, и боль­ше, чем раньше, беспокоила мои мысли.

Груз этой двойственности сильнее всего давил на меня дома, в семье. Это служило постоянным противоречием моей возрастаю­щей искренности с другими, и я чувствовал себя виноватым и отвергаемым. Я чувствовал, что в моем браке принимают только мое "правильное" Я. Поэтому конец был предрешен. Мы действи­тельно любили друг друга — в той степени, в какой действитель­но знали друг друга, — и поэтому разрыв больно ранил нас обоих. Она была хорошей женой, насколько я могу об этом судить, а я — хорошим мужем и отцом в своих собственных глазах (очевидно, этот образ был искаженным). Но мы не могли больше быть вместе, во всяком случае, я не знал, как этому помочь. Как можно более мяг­ко, но все же с неизбежной жестокостью я расстался с домом на холме и со спутницей, с которой делил так много и с которой никогда не мог бы чувствовать себя целостной личностью. Я оста­вил двух взрослых детей, которых так мало знал и которые так мало знали меня. Я пытался быть для них всем тем, чем не был для меня отец — финансово состоятельным, известным и уважаемым в об­ществе, — но я не знал, как быть с ними самим собой.

Теперь наступило время перемен, время исцеления и надежды на новую жизнь. Тайное Я больше не было тайным. Я нырнул в море стыда и обнаружил, что не утонул. В новых отношениях я постепенно осмеливался показать все больше и больше истинного Я и обнаружил, что меня принимают. В новом браке я открыл, какой извращенной была моя потребность скрывать свою внутрен­нюю жизнь, насколько я принимал за нечто само собой разумею­щееся свою отдельность. Но эта женщина разделяла мои убежде­ния и, как и я, ценила полноту и поддерживала меня в моих попытках достичь целостности. Мы удочерили девочку, для кото­рой я был намерен стать настоящим отцом, а не просто средством материального обеспечения. Мы вступили в союз еще с шестью семьями и переехали в другую область, чтобы попробовать жить более независимо и лучше поддерживать друг друга. И старое рас­щепление уменьшилось.

Оно прошло, излечился ли я от него? Стал ли я, наконец, "правильным"? Нет, нет — ответ на оба вопроса. Оно не прошло; расщепление все еще со мной — хотя и значительно меньшее по сравнению с тем, что было. Я исцеляюсь и открываю самого себя и исцеляюсь немного больше. Я оставил попытки быть правиль­ным; я хочу попытаться быть самим собой.

* * *

На протяжении всей этой книги я пытался сформулировать одно фундаментальное послание. Мне кажется, самое важное послание, какое я получил за все годы своей жизни и работы. Но им труд­нее поделиться, чем всеми остальными уроками, которые жизнь мне преподнесла. Я снова и снова обнаруживаю, что те, с кем говорю, имеют другую точку зрения на то, что важнее и значитель­нее всего. Этот фундаментальный жизненный урок настолько креп­ко спаян с самыми привычными и знакомыми вещами, что на него трудно указать и трудно различить его.

В этой главе, подводя итог тому, что я считаю самым важным из всего, о чем пытался рассказать, я хочу подчеркнуть значение нашего утраченного чувства, внутреннего осознания, которое по­зволяет каждому из нас жить более полно и с истинным понима­нием своей уникальной природы. Я хочу поговорить о том, как важно это осознание для более подлинной жизни, и еще я хочу поговорить о своем убеждении, что это утраченное чувство есть прямой путь к наиболее глубокому постижению смысла бытия и Вселенной. Разумеется, все это высокие слова, но я верю в них буквально.

Попытка быть самим собой оказывается почти такой же труд­ной, как попытка быть тем, чем я должен быть. Но постепенно это получается все лучше и лучше. Все, кто приходил ко мне за помощью — Кейт и Хол, Дженнифер и другие, — все терпеливо учили меня. Я вновь и вновь видел, как жизнь человека перевора­чивается, когда он начинает открывать для себя свое внутреннее осознание, начинает обращать внимание на свои собственные же­лания, страхи, надежды, намерения, фантазии. Так много лю­дей делают то же самое, что делал я, — пытаются диктовать то, что должно происходить, вместо того, чтобы открывать подлинный поток своих переживаний. Диктовать таким образом — это путь к смерти, который убивает спонтанность нашего существования. Только внутреннее осознание делает возможным истинное бытие, и только оно является единственным руководителем на моем пути к подлинной жизни.

Меня никогда не учили прислушиваться к своему внутреннему чувству. Наоборот, меня учили слушаться внешнего — родителей, учителей, вожаков бойскаутов, профессоров, начальников, пра­вительство, психологов, науку — из этих источников я брал инст­рукции, как мне прожить мою жизнь. Те требования, которые шли изнутри, я рано научился рассматривать как подозрительные, эго­истичные и безответственные, как сексуальные (ужасная возмож­ность) или как неуважительные по отношению к матери (если не хуже). Внутренние побуждения — и с этим, кажется, согласны все авторитеты — являются случайными, ненадежными, подлежащи­ми немедленному строгому контролю. Вначале этот контроль дол­жны осуществлять взрослые, но если бы я был правильным чело­веком (вот оно, опять), со временем я смог бы сам выполнять функции надзирателя, как будто родитель, учитель или полицей­ский находятся прямо здесь (как оно и есть), в моей голове.

Так что теперь, когда я стал пытаться прислушиваться к себе, так много станций подают сигналы одновременно, что трудно раз­личить среди них свой собственный голос. Я бы даже не знал, что у меня есть этот голос, если бы тысячи часов, которые я потратил на выслушивание своих пациентов, не продемонстрировали мне наглядно, что он существует в каждом из нас, и наша задача вер­нуть себе это врожденное право внутреннего голоса, которое было частично или полностью подавлено. Так я пришел к убеждению, что даже у меня есть это внутреннее чувство, руководящее мной внутреннее знание.

Все это очень хорошо, может сказать читатель, но разве эти люди, которых вы называете вашими учителями, не были невро­тиками и серьезно неуравновешенными? Только тот, кто не совсем в порядке, вынужден прибегать к столь интенсивной терапии или так бурно реагирует на то, что там происходит, верно? В конце концов, мы — большинство из нас — не настолько привязаны к своему доктору, что думаем, будто весь мир рухнет, если мы ос­танемся без него; мы не ломаем мебель, не кричим, не делаем тех странных вещей, которые делали эти люди. Как вы можете пере­носить то, что узнали от этих людей, на других — здоровых?

Правда в том, что эти люди не слишком отличаются от нас, здоровых. Несомненно, друзья и родственники иногда знали об их периодах несчастья и депрессии, но как до, так и после тера­пии большинство из них не были какими-то особенно странными. Разумеется, Кейт была одинока и довольно догматична; Фрэнк, ко­нечно, спорщик, всегда настроенный враждебно; Дженнифер — сверхобязательна и т.д. Но они не очень сильно отличались от вас и от меня. Никто из нас полностью не свободен от стрессов и странностей.

Кажущееся необычным поведение, описанное на этих страни­цах, является относительно открытым выражением того напряже­ния и эмоций, которые каждый из нас испытывает внутренне, но часто подавляет. Мир был бы разумнее и безопаснее, если бы каж­дый из нас мог найти им выход, столь же безвредный для себя и других и так же ведущий к росту, какой нашли Ларри, разбиваю­щий стул; кричащий Хол или постоянно гуляющая по городу Кейт.

Каждый человек вырабатывает способ бытия в мире, который является разумным компромиссом между тем, как он понимает себя и свои потребности, и тем, как он понимает мир с его возможно­стями и опасностями. К сожалению, понимание и того, и друго­го складывается в детстве, и в нашей культуре человеку предостав­ляется очень мало помощи для пересмотра своего детского миро­воззрения в зрелом возрасте. Таким образом, мы разрабатываем способы бытия, суживающие и ограничивающие нашу жизнь. То, что мы называем интенсивной психотерапией, на самом деле есть ускоренный образовательный процесс, направленный на то, чтобы достичь зрелости, задержавшейся на двадцать, тридцать или более лет из-за попыток жить с детским отношением к жизни.