Годы странствий - Алексей Николаевич Арбузов

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ. ОТЪЕЗД

Май 1942 года.

Та же комната. Окна в сад раскрыты настежь. Жаркий день идет к концу. У окна стоит Нина и смотрит в сад. С улицы входит Ольга, в руках у нее несколько свертков. Она, видимо, торопилась.

Ольга. Здравствуй. А я задержалась. Шура дома?

Нина (усмехнулась). Смешно звучит этот вопрос: «Шура дома?» (Резко.) Разве здесь его дом?

Ольга (устало). Не стоит об этом.

Нина. Как он умеет мучить окружающих, этот человек! За три месяца болезни он даже смерть свою замучил, и она отступила от него!

Ольга. Замолчи. Сама же ревела, когда он умирал, и, казалось, не было никакой надежды.

Нина. Конечно, я жалела его. После тифа заболеть воспалением легких, да еще в такой тяжелой форме! Но ведь ты выходила его, и теперь он здоров! (С ожесточением.) Сегодня восьмое мая, он живет у нас пять месяцев! Ходит в свою лабораторию, а вы с тетей кормите его, поите, стираете белье. Он живет в Мишиной комнате! (Бросается к Ольге, обнимает ее.) Оля, Оленька, милая моя, ты меня воспитала, и я во всем верила тебе. А сейчас? Ведь я все вижу! Как ты можешь равнять его с Мишей? Даже в мыслях! Он жалкий лгунишка, хвастун, устроился в тылу и врет всем, что изобретает что-то. А ты его слушаешь, все свои свободные минуты проводишь с ним, ты всех ради него забыла! И это в то время, когда Миша там.

Ольга. Нина...

Нина. Нет... Если бы была жива мама, она бы сказала тебе, что ты поступаешь нечестно, в нашей семье никто не поступал так!

Ольга. Нина, я начала говорить, но ты не стала слушать. Сегодня утром я получила назначение в армию и через несколько часов я уезжаю в Лозовую.

Нина. Погоди. Но ведь тебя хотели оставить в госпитале, при клинике?

Ольга. Мало ли что хотели! А я вот взяла и по-другому решила.

Нина. Оленька.

Ольга. А за Шуру не брани меня, слышишь? Да, я, кажется, очень люблю его. Я знаю – он непутевый, вздорный, слабый, и я подумала: пусть моя любовь поможет ему стать другим.

Пауза.

Нина. Милая, милая, прости. Ну не гляди на меня так, я твоя сестра, друг, слышишь? Но если, если ты действительно любишь, у тебя должно хватить характера оставить его.

Ольга. Да, да. Только бы он задержался, и я бы уехала, не прощаясь. Он не должен знать, понимаешь?!

Тетя Тася (входя). Ты пришла, Ольга? Возможен вариант, что сегодня я сделаю суп с клецками.

Нина. Тетечка, Ольга уезжает, на фронт.

Тетя Тася. Ах вот как? (У нее дрогнул голос.) Ну что же. Ты врач, и безусловно твое место там, на полях сражений. В конце концов, ты из военной семьи, и я нахожу, что тебе повезло. Ты могла бы попасть бог весть в какой заштатный госпиталь, а теперь едешь в действующую армию, то есть в места, где непосредственно решаются судьбы России.

Нина. Оля уезжает сегодня, тетя, через час.

Тетя Тася. Да? (Не сразу.) Ну что ж, и в этом есть своя логика. Чем скорее, тем лучше, не правда ли? Жаль вот только, что ты не сможешь быть в субботу у Нины на выпускном спектакле. Правда, Нина?

Нина. Да.

Ольга. Уже поздно, я пойду собирать вещи.

Ольга и Нина уходят в соседнюю комнату. Тетя Тася улыбается, вынимает носовой платок, вытирает слезы.

С улицы входят Ведерников и Павлик в военно-морской форме, поздоровел, отлично выглядит.

Ведерников. Настасья Владимировна, полюбуйтесь, кого я вам привел.

Павлик подходит к тете Тасе, та берет его голову, и, узнав, целует.

Тетя Тася. Павлушенька!

Ведерников. Героическая личность. Прилетел из осажденного Севастополя и через два дня собирается обратно.

Тетя Тася. Военный моряк, и медали на груди. Какой же вы молодец, Павлик! Ну, рассказывайте обо всем.

Павлик. Рассказывать вечером буду, сделаю подробный доклад о военном положении и ночевать останусь, если позволите. Мама-то в Тюмень уехала. А сейчас я к вам на минутку, меня Шура затащил, мне ведь еще по начальству явиться надо.

Тетя Тася. Смотрите же, Павлик, вечером мы вас ждем. За последнее время я стала интересоваться вопросами стратегии, и, надеюсь, вы разъясните мне ряд вопросов, связанных с тактикой глубоко эшелонированной обороны. (Уходит на кухню.)

Павлик (смеется). У вас тут без перемен.

Ведерников. Тебе виднее, путешественник.

Павлик. Да, странно складывается жизнь. Вот в прошлые годы ходил я в Художественный театр, в консерваторию, аплодировал Гилельсу, Софроницкому, бродил по музеям, словом, жил, как мне казалось, очень интересно. А теперь ясно вижу, что был я, как говорил Пушкин, ленив и нелюбопытен. За искусством вот следил, а людей, которые жили со мной рядом, не замечал! А сейчас, знаешь, Шура, каких