Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

– Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

– Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Юноша с темной кровью,

что в ней шумит не смолкая?

– Это вода, сеньор мой,

вода морская.

– Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

– Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Сердце, скажи мне, сердце, —

откуда горечь такая?

– Слишком горька, сеньор мой,

вода морская…

А море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

Деревья!

Вы – стрелы,

что небесами созданы?

Какие лучники вами стреляли?

Были вы звездами?

Музыка ваша – музыка птичьих душ,

Господнего взора,

Христовых страстей.

Деревья!

Будет ли узнано сердце мое в земле

сплетением ваших корней?

Зубы кости слоновой

у луны ущербленной.

О, канун умиранья!

Ни былинки зеленой,

опустелые гнезда,

пересохшие русла…

Как луне на закате

одиноко и грустно!

Донья Смерть ковыляет

мимо ивы плакучей

с вереницей иллюзий —

престарелых попутчиц.

И как злая колдунья

из предания злого,

продает она краски —

восковую с лиловой.

А луна этой ночью,

как на го́ре, ослепла —

и купила у Смерти

краску бури и пепла.

И поставил я в сердце

с невеселою шуткой

балаган без актеров

на ярмарке жуткой.

Только сердце твое пылающее,

более ничего.

Мой рай – это сад

без лиры,

без соловьев —

слышен лишь родника

и ручья неспешного зов.

Без острой шпоры

ветра в плетенье ветвей густом,

без света звезды, что хотела бы

стать листом.

Только свет необъятный, который

был бы лишь светлячком

иного

сиянья,

свет в чистом поле,

в изломе взглядов признанья.

Полное отдохновение,

и мы в поцелуе слились,

и звонкие пятна

эха,

раскрывшего высь.

И только сердце твое пылающее,

более ничего.

Море, оно —

Люцифер лазури. С библейских времен

за стремленье быть светом

низринутый небосклон.

Море обречено

на движение вековое,

а когда-то на своде небесном оно

пребывало в покое.

Но от горечи роковой

ты спасалось, море, любовью,

рождена ведь Венера тобой,

и своей глубиной

ты не связано с болью.

Ты прекрасно даже в печали.

И не покоряешься никому ты.

Правда, звезды твои отсверкали,

вместо них – медузы да спруты.

Море страданий и слёз,

вечное в нашей судьбе.

Шел по тебе Христос,

шел и Пан по тебе.

А Венера-звезда

свет гармонии льет над землею.

Разве все суета?

Свет Венеры стал, море, душою

твоей…

      …Кто же ты, человек?

Падший ангел, не боле, признай.

И земля – вероятно, навек —

твой потерянный рай.

Горька позолота пейзажа.

А сердце слушает жадно.

И сетовал ветер,

окутанный влажной печалью:

– Я плоть поблекших созвездий

и кровь бесконечных далей.

Я краски воспламеняю

в дремотных глубинах,

я взглядами весь изранен

ангелов и серафимов.

Тоскою и вздохами полнясь,

бурлит во мне кровь и клокочет,

мечтая дождаться триумфа

любви бессмертно-полночной.

Я в сгустках сердечной скорби,

меня привечают дети,

над сказками о королевах

парю хрусталями света,

качаюсь вечным кадилом

плененных песен,

заплывших в лазурные сети

прозрачного метра.

В моем растворились сердце

душа и тело Господни,

и я притворяюсь печалью,

сумеречной и холодной,

иль лесом, бескрайним и дальним.

Веду я снов каравеллы

в таинственный сумрак ночи,

не зная, где моя гавань

и что мне судьба пророчит.

Звенели слова ветровые

нежнее ирисов вешних,

и сердце мое защемило

от этой тоски нездешней.

На бурой степной тропинке

в бреду бормотали черви:

– Мы роем земные недра

под грузом тоски вечерней.

О том, как трещат цикады

и маки цветут, – мы знаем

и сами в укромном логе

на арфе без струн играем.

О, как идеал наш прост,

но он не доходит до звезд!

А нам бы – мед собирать,

и щелкать в лесах, как птицы,

и грудью кормить детей,

гулять по росе в медунице!

Как счастливы мотыльки

и все, что луной одеты,

кто вяжет колосья в