Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков - Коллектив авторов

Молчаливо один поднимаюсь на дом,

виснет месяц крючком,

а в затихшем дворе по-осеннему зябнет платан.

Не избыть тяжких ран,

в смутных мыслях туман,

сердце гложет утрата,

и в с мятенье невнятном душа моя как-то зажата.

Луна осенняя, цветы весны – доколе

напоминать мне будут о былом?

Пахнуло вновь весенним ветерком,

но под луной страны моей не вижу боле.

Резьба перил, ступеней яшма – все, как прежде,

но там теперь иные лица.

С кажи, как вынести ту скорбь, что сердце режет?

Она безмерна, как река, что на восток стремится.

На башню я взошел в томленье вешнем,

ласкаемый пассатом,

тоска тянулась в край нездешний,

и травы затуманились закатом,

а некому открыть души мятежность.

Я жаждал страсть топить в безумном зелье

да песней заглушать,

но пресно понуждение к веселью.

Пусть я иссохну с утешеньем,

что ради милой можно пострадать.

Студёна ночь, цикада стонет

у путевого павильона[9],

внезапно ливень стих.

В шатре у врат не до вина,

нас ждет разлуки миг

с движением челна.

Рука в руке, в слезах глаза,

и сил нет что-нибудь сказать.

Уходит челн

сквозь пену волн

туда, где чуских туч ниспала пелена[10].

Для тонких душ разлука – вечной болью,

тем боле

в щемящий осени сезон.

Где хмеля испарится сон?

Под ивою прибрежной,

луной щербатой, ветром свежим?

За годом год пойдут года,

когда и день погожий – пустота.

И сердце, тысячи страстей полно, —

кому тогда откроется оно?

Как эта высь, как эта даль, тоска

безмерно глубока,

боль нескончаема, как нить клубка,

как пух, летящий

над тропой.

Храп лошади затихнул в чаще,

пыль заклубилась вяще…

Где ж, милый, след найдется твой?

Спит пара уточек на озерке,

лодчонки чалят вдалеке.

Ночь пала на цветистый теремок,

в окне

повис луны крючок.

Так стало грустно мне!

Ведь даже лепестку

дано весной ласкаться к ветерку.

Прокуковала птица —

пора с весной проститься[11].

Тем паче грустно, что цветов уже не будет.

Под ветром буйным и дождем тоскливым

зазеленеть подходит время сливам,

лоянским ивам

пушинки белые кидать в безлюдье.

Забудь и думать о струне,

она печалью веет мне.

Как Небо не дряхлеет,

так и любви – не умереть,

опутала, что сеть

со множеством ячеек.

Ночь истекла, фитиль погас,

но не пришел рассветный час.

Под песнь ручья[12] я пил, и пил немало,

к полудню хмель исчез, тоска осталась.

Весна-весна, вернешься ли, уйдя?

Вечор я у зерцала

узрел – бегут года.

Ушедшее ушло. О чем мечтать?

Во тьме у пруда дремлет пара птах,

в луче луны цветок резвится с тенью,

не светят окна, штор прикрыты чернью,

народ затих,

а ветер лих,

и утром – тропы в алых лепестках.

За каждый новый стих – хмельную чашу

в беседке той же, что в году угасшем.

Взойдет ли день, померкнувший к закату?

Цветы падут, и это неизбежно,

как возвращение касаток прежних.

А я один брожу по тропам сада.

Орхидеи в росе, на хрисанфах туман,

и под пологом ложе не грето,

улетели касатки в заоблачность стран,

а луна, не заметив разлуки зияющих ран,

шлет лучи в мой притихший покой до рассвета.

Я в ночи, когда