Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков - Коллектив авторов

На озере милее и милее,

челны гуляк ласкает рябь волны,

в тумане раннем ива зеленеет,

и рдеет абрикос в пылу весны.

Скупа на радость жизнь и всё горчит.

Неужто злато вам дороже чар девичих?

Приветствуй чашей дне́вные лучи

и проводи с цветами каждый вечер.

Когда глаза над чашею скрестились,

сердца рванулись дрожью.

Шелка за ширмой в спальне были сброшены,

затрепетал светильник.

Краса моя насупилась устало,

в хмельном дурмане отвратившись слов.

Когда же к страсти нежной, одеяло,

ты призовешь нас вновь?

Я вот что на прощание скажу,

тем омрачив прекрасной девы лик:

страсть и разлука – нашей жизни миг,

ни с ветром, ни с луной их не свяжу.

Не напевай мне грустных песен оных,

они прощальной боли не излечат.

Ведь даже и лоянские пионы

с весенней страстью расстаются легче[13].

Как необъятен непостижный двор!

Густы в нем ив навесы,

нет счета плотным занавескам.

Но где же резвый конник мой гуляет?

С балкона не узреть вертеп Чжантая[14].

Дожди, ветра в последнюю луну,

под ночь замкну затвор,

да тщетно удержать весну.

Остановитесь, лепестки, – молю, рыдая…

Они безмолвно на качель спадают.

В еслом влеком мой челн, Сиху прелестно,

струит лазурная вода,

трава на дамбе так чудесна,

а где-то жалостно поет дуда.

На глади вод глазурных челнока

скольжение неощутимо,

но зыбь воды, почти незрима,

вспугнула птиц с прибрежного песка.

Кто осознает, что Сиху прелестно

и неподвластно временам?

В карете мчать сюда любезно

и кубок жадно опрастать до дна.

Им ли понять, что я, склонясь к перилам,

слежу, как травы кроет ночь,

как дымка даль воды сокрыла

и цапля с плеса улетает прочь.

Пил на Восточном склоне, протрезвел

и снова пил почти что до рассвета.

Услужник в доме так храпел,

что стук остался без ответа.

Под плеск волны стою с клюкой.

Мне грустно, что я жизнью жил чужой.

Доколе будет длиться суета?

Стих ветер, волн замолк круговорот.

В челне бы скрыться навсегда,

закончить дни в безбрежье вод.

В божественной истоме

все звуки неба и земли оцепенели.

Еще персты струны и не задели,

но дух уже музы́кой стонет.

Осенним ветром и разливом вод

мне цинь рисует вечность и бездонность.

А дома до рассвета ночь бессонна,

и рокот струн всё из ушей нейдет.

Поздний месяц над платаном,

и часам, и людям спится.

Промелькнет, бывает, путник странный

бледной тенью сирой птицы.

Встрепенусь, всмотрюсь во тьму,

кто встревожил, не пойму.

В этой глухомани пригнездиться

не приятно никому.

Не юн, но полон юных молодечеств,

ошую рыжий пес готов,

а одесную – ловчий кречет,

на мне соболья шапка и жакет.

На хо́лмах нас тут тысяча ловцов,

со мной все на охоту, горожане,

ваш воевода бравым Сунем[18] станет

и тигра самолично убиет.

Я, выпив, бесшабашен и могуч,

а до того, что сед, —

и дела нет.

Когда ж из высших туч[19]

мне спустят избавление от мук,

я натяну свой дивный лунный лук[20]