Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков - Коллектив авторов

Пруд окаймляет зеленая ива,

уточки нежатся в мареве волн.

Мшистая тина не пустит до лотоса челн,

нет уже сладкого духа, влекущего пчел,

горечь на сердце, и сброшено алое диво[26].

День проползает по водным покровам,

тучки дождливые снова и снова.

Лотос трепещет, как будто взывая к поэту:

«Ах, я тогда не ответил на вешние зовы,

знобкая осень теперь воздает мне за это».

Легкой поступью, пылинкой – мимо, мимо

дуновеньем ветерка.

Лишь гляжу вдогон.

Как же ты весну проводишь с милым?

Под луной у цветника?

У резных окон?

Всё весна сокрыла.

Ввечеру неспешны облачка,

с кисти снова изливается тоска.

Столько на душе моей печали,

сколько мги на травах дальних,

сколько пуха с тополей,

сколько желтых сливовых дождей.

Я вновь у этих врат, но всё – пустое!

Зачем – один? Нас раньше было двое.

Платан ни жив, ни мертв, заиндевел,

качур, утратив утку, поседел[27].

Зеленый сад

роса не нежит.

У дома старого могильник свежий.

Под стук дождя грущу на сиром ложе,

кто у свечи заштопает халат[28]?

Не верю, что весной пресытился старик,

ему не так уж много весен и осталось.

Зачем же отвергать утех весенних миг?

Мне кубки, песни, дев улыбки так же милы.

И пусть бы все меня за это осудили,

но истина в вине, и се – всему начало.

Ты в слезах, как цветок под осенней росой,

брови сдвинуты горькой тоской,

обуявшей обоих.

Лишь глядеть и глядеть, а слова – всё пустое.

Ни дождя и ни тучки[30], душа омертвела,

день за днем – в одинокой тиши.

Ночь провел я в гористой глуши,

а разбитое сердце к тебе улетело.

Сколь дивна тень

сосны в окне в сей летний день!

Ряд гор на ширме в спальне долог,

туман осенний пал на полог.

А ветер, зашумев у ложа,

меня растряс легко,

но все же сон прогнать не может,

и продолжаю я

внимать журчанью хладного ручья

и возлежать под сенью облаков.

Ночь фонарей в Чанъане – это чудо,

коляски, говорят, – что тучки, всюду,

святым пэнлайским[31] духом город полн.

Отверз Владыка небосклон,

и мир сребристый темь берет в полон.

А нужен ли кому-то грустный странник?

Его к сей мишуре не тянет.

Я сир у ширмы, печка холодна,

лишь в сон хмельной зайдет весна,

да глянет сквозь окно луна.

Здесь бинский нож – сверкает вяще,

там соль из У – белее снега[32],

и апельсин раскрыт перстом изящным.

Парчовый согревает полог,

дымок жаровни вьется, долог,

мы рядом – под моей свирели негу.

Она елейным шепотком:

«Ты в чей уходишь дом?

Давно уж заполночь, притом

затянуты дороги льдом.

Не паче ли остаться тут?

Ведь город, право, пуст».

У ж не взлетит намокший лепесток,

сквозь щель плетня закатный луч стремится,

уносят пчелы золотой медок.

Бамбук стучит в окно пустой светлицы,

алойный дух в жаровне день деньской.

О ком я грежу, тот придет весной.

Рай персиков не длится