Стихи разных лет - Сергей Васильевич Шервинский

У зеркала женщину — две красоты.

Скоро, в сезон Араратов блёклых,

Гроздьев наморщенных, снежных тем

Вспыхнет у камня ступенек мокрых

Желтый и белый огонь хризантем.

Художник — перед полотнищем новым.

Тихо по-зимнему. Только звучат

Где-то внизу голоса из столовой —

Черноволосых его внучат.

На палубе балконной, на циновках,

С рисунками на загорелой коже,

В дикарских многокрасочных обновках

Мы на себя, на зимних, непохожи.

Не потакая прихотям эстетским,

У голых ног, меж дынь и домино,

Не стынут чашки с кофеем турецким,

И глиной пахнет жесткое вино.

А между тем, нахмурясь на закате,

Морская багровеет пелена

И в сретенье серебряной Гекате

Короткой дрожью зыблется страна.

Овладевает быстро Коктебелем

Ночь южная. Собачий звонкий лай.

Не исчерпать доверьем и весельем

Щедрот души, кипящей через край.

Сегодня Макс читает. Будет скучно, —

Не каждый день к стихам наклонен ум.

В десятый раз уж внемлешь равнодушно,

Как пострадал пресвитер Аввакум.

Но на диване верхнем, там, где рядом

На полке у поэта явлен нам

Пленяющий разноязычным ядом

У всех дверей испытанный сезам,

Плечо к плечу там дружный греет шепот, —

А на тенях от лампы к нам плывет

Из-за оконных стекол грозный ропот

Эвксинской тьмы, уже осенних вод.

Бухта забыла о жизни. Как полно и пусто!

Вытерты ветрами горных расщелин плащи.

Здесь остывает сует непоседливых усталь, —

Здесь и камней у вечерней воды не ищи.

Крепость молчанья от века холмы образуют.

Искрятся слюдами оползни пепельных лав.

Скинешь одежды, — одни лишь одежды связуют

Цельность твоих первобытных раскованных прав.

Даже и слово на воздух ложится как бремя,

Сумрачный ветер аканфом сухим шелестит.

Похолодели пески, и теряется время, —

Ты не заметил, что лунным потоком залит.

Целый день томившееся тело

Погрузилось и поголубело

В глубине под скользкою скалой.

Слушай из воды с пурпурным мохом,

Как вечерним разрешится вздохом

Бухтою не выпущенный зной.

Вечерами на хромом моторе

Отправлялись в меркнущее море,

Нарушали речью мир морской,

Льву дивились возле поворота,

Проплывали в лунные ворота

К двум утесам, в гаснущий покой.

Не было мгновенья величавей:

Киль взрезал похолодевший гравий

И гурьбу на берег высыпал.

Потаенный сумрак под утесом

Откликом звучал или вопросом,

И залив до полночи не спал.

И тогда, наги и не ревнивы,

Наши жены, как морские дивы,

Окунулись в черную волну,

Над скалой сверкали волосами,

Милыми звенели голосами

И ныряли в плывшую луну.

Все называли их «Дафнис и Хлоя».

В мирной долинке, в ее серебре

Жили влюбленные в хижине, двое,

Их навещали о летней поре.

Шли перевалом за склон, отягченный

Гроздьями сумрака, — зрел виноград, —

В пепельном свете тропы сокращенной,

В воздух, согретый свистеньем цикад.

Зябко чета и в смущенье встречала

Стаю пришедших смутить Карадаг.

Наземь ложились, будили сначала

Хворостом горным подзвездный очаг.

К морю, к соседу нетрезвые ноги

Вились, чтоб тайно он продал бутыль,

И до рассвета хмелели дороги,

Пурпуром ночи кропившие пыль.

Утром, плетясь из мифической дали

Руслом светающим, мы, без тропы,

Боль волоча отслуживших сандалий,

Голенью голой встречали шипы.

Пусть еще посердится Маруся!

Мы с утра понакупили дынь,

Сварим кофе, кухня жарит гуся

Для двойных осенних именин.

Ариадну мы и Андромеду

Мелом с углем пишем на стене.

Валентина, ревностна к обеду,

Шепотом хлопочет о вине.

Синопли — вечерняя отрада —

Празднество отметить предпочел

Смольною кошелкой винограда,

По дороге приманившей пчел.

Рюмок нет, одни простые кружки.

Мало их и слишком велики.

Не беда, мы можем друг у дружки

В очередь заимствовать глотки.

Персов нам роскошества не нужны.

Нищете пирующей одна

Емкая потребна чаша дружбы,

И ее осушим мы до дна.

Пора почтить тоскующую память.

Давнишнюю, упорную мечту

Уже не в силах я переупрямить.

Пора мне дружбу, нежность, чистоту

Классической октавою обрамить.

Так отрешим на время суету.

Я, замыкая душу, слишком долго

Не выполнял лирического долга.

Но должен ли и может ли наш век

Орфеем петь? Всё так же ль благозвучен

Быть должен стих? Недаром человек,

Оставшись жить, был жизнью переучен,

И если худшей участи избег,

Бывал в ночи со страхом неразлучен.

В те дни едва был перейден порог,

И отгремел великих дел пролог.

Тогда-то нам, смущенным, полунищим,

За прошлое виновным без вины,

Не приобвыкшим к свежим пепелищам

Из праха воскресающей страны,

Доверенной мозолистым ручищам

Истории, — объятья тишины

Открылись здесь, как благодать купели,

И снова мы и думали, и пели.

Мне не забыть, как после всех тревог

Увидел я впервые очерк горный,

Который как художник создал Бог

В свой лучший миг. С линейки безрессорной

Приметен стал налево от дорог

Поэта дом, для всех сердец просторный,

И серый пляж, и голубой залив,

Где каждый был беспечен и счастлив.

Наш путь привычный: спуски и подъемы,

Где каперсов ползучие персты

Вцепились в складки глины; окоемы

Пуссеновской героики; пласты

Отвесных скал; провалы и обломы,

Над родниками колкие кусты,

И вставшее из глубины залива

Морских ворот эпическое диво.

А на другой, на левой стороне,

Иные нас охватывали чары:

Аканфы и хвощи на белизне

Сухих песков, — немые Янышары,

Где мы, бывало, с ветром наравне

Играли пеной волн; овец отары

Купал чабан, а пограничный страж

С пригорка блюл наш первобытный пляж.

Бывало, ночь едва сойти успела,

Со всех дворов уж льется лай собак.

Над Кок-кая заблещет нам Капелла,

Над Сююрю — семиалмазный знак

Медведицы. Уж море почернело,

И под веслом его бездонный мрак

Фосфоресцирует слегка — и все же

Я искорку ловлю на мокрой коже.

Однажды в созревание луны

Мы цепью вслед за танцем Мусагета

В ритмичной пляске мчались до волны —

И пали на колени — знак привета

Селене полной. Может быть, смешны

Бывали мы, но памятью согрета

И глупость лучших лет… Один из нас

Пытался же свести Гекату