Эмиль Золя - Западня

И Жервеза бросилась на колени, дрожащая, бледная, — так велико было ее желание умереть. Никогда еще она не валялась в ногах у мужчины. Пьяная физиономия дяди Базужа, его перекошенный рот и грубая кожа с въевшейся в нее кладбищенской грязью — все в нем казалось ей прекрасным и сияющим, как солнце. Но старик еще не совсем проснулся и решил, что над ним хотят подшутить.

— Ну, знаете ли, со мной шутки плохи! — пробормотал он.

— Заберите меня! — горячо молила Жервеза. — Помните, однажды я постучала к вам вечером в стену? А потом испугалась, тогда я была еще глупа… А теперь мне нисколько не страшно. Протяните руки, заберите меня, я хочу уснуть, вот увидите, я даже не шелохнусь… О, я только этого и хочу, я буду вам так благодарна!

Базуж, всегда обходительный с дамами, подумал, что нельзя грубить женщине, которая, как видно, втюрилась в него. Чердак у нее немного не в порядке, но она все еще недурна, особенно когда раскипятится.

— Что правда, то правда, — сказал он убежденно. — За сегодняшний день я трех баб упаковал, и они, наверно, не поскупились бы мне на чаевые, кабы могли слазить в карман… Но, мамаша, так просто это не делается…

— Заберите меня, заберите! — продолжала кричать Жервеза. — Я хочу умереть…

— Ну что ж, только сначала, знаете ли, надо сделать… вот так!

И он дернул головой, словно проглотил язык. Затем, довольный своей шуткой, расхохотался.

Жервеза медленно поднялась на ноги. Так, значит, он тоже не может ей помочь? Она вернулась к себе ошалевшая и упала на соломенную подстилку, жалея, что ей удалось поесть. Да, ничего не скажешь, от нищеты не так-то легко подохнуть.

Всю эту ночь Купо пропьянствовал. На следующий день Жервеза получила десять франков от своего сына Этьена, который работал механиком на железной дороге. Парнишка знал, что в доме у них не густо, и время от времени посылал матери сто су. Она сварила мясной суп и все съела одна, так как подлец Купо не вернулся и назавтра. В понедельник он не появлялся, во вторник — тоже. Так прошла вся неделя. Вот было бы здорово, если бы Купо подцепила какая-нибудь красотка! Но в воскресенье Жервеза получила по почте бумагу, которая сначала напугала ее, — она подумала, что это повестка из полиции. Потом успокоилась: в бумаге попросту сообщалось, что ее пьяница-муж подыхает в больнице святой Анны. Конечно, и вправду похитила дама, но эта дама звалась Курносой и была последней подружкой пропойц.

Жервеза, признаться, не стала утруждать себя. Он сам знает дорогу домой и вернется из больницы без чужой помощи; Купо уже столько раз подлечивали, что, надо думать, врачи опять сыграют с ним злую шутку и поставят на ноги. В то же утро Жервеза узнала, что всю прошлую неделю люди встречали Купо, нализавшегося как свинья: он шлялся по всем кабакам Бельвиля вместе с Бурдюком, который угощал его на свой счет, — тот, видно, запустил лапу в копилку своей благоверной и теперь тратил ее сбережения, а уж как она их заработала, нетрудно догадаться. Да, друзья пропивали грязные денежки, от которых можно подхватить не одну дурную болезнь. И если Купо теперь скрутило, поделом ему! Жервеза выходила из себя при мысли, что эти проклятые свиньи даже не подумали позвать ее и поднести ей стаканчик. Слыханное ли дело? Прокутить целую неделю и даже не вспомнить о жене! Кто пьет в одиночку, тот пусть и околевает в одиночку, так-то!

Однако в понедельник, — у Жервезы как раз был сытный ужин: остатки фасоли и пол-литра вина, — она убедила себя, что ей следует пройтись, чтобы нагулять аппетит. Письмо из больницы, лежавшее на комоде, мозолило ей глаза. Выпавший снег растаял, зима стояла сиротская, пасмурная и мягкая, но в воздухе все же чувствовался бодрящий холодок. Она вышла из дому в полдень, так как идти надо было далеко — на другой конец Парижа, а ее хромая нога вечно тащилась позади. Да и народу на улицах было полным-полно; впрочем, смотреть на прохожих было занятно, и она не заметила, как добралась до места. Когда в больнице она назвала себя, ее сразу ошарашили: оказывается, Купо выловили из реки, он бросился в воду с Нового моста, вообразив, что дорогу ему загородил страшный бородатый человек. Ну и прыжок! А почему Купо попал на Новый мост, этого он и сам не знал.

Служитель повел Жервезу в палату к мужу. Поднимаясь по лестнице, она услышала вопли, от которых мороз подирал по коже.

— Ну и концерт, а? — сказал служитель.

— Кто это?

— Да ваш муженек! Он орет так уже третий день. И пляшет к тому же. Вот увидите.

Боже милостивый, какое зрелище! Жервеза остановилась как вкопанная. Стены были сплошь обиты чем-то мягким; на полу лежали в два ряда тюфяки, а в углу валялся матрац и подушка, — больше в палате ничего не было. Вот здесь-то и плясал и вопил Купо. Прямо-таки карнавальный ряженый, но ряженый не смешной, а страшный, в лохмотьях, судорожно дергавший руками и ногами. Забавного в нем не было ничего, ровно ничего! А от его жуткой пляски волосы становились дыбом. Да и нарядился-то он выходцем с того света! Черт побери, какие прыжки! Он натыкался на закрытое тюфяком окно, пятился, отбивая такт руками, и так отчаянно тряс ими, словно хотел оторвать их и швырнуть вам в физиономию. В кабаках встречаются шутники, подражающие этой пляске, только подражают они плохо, — надо видеть пьяницу в белой горячке, чтобы понять, как здорово это получается. И музыка тоже у них особенная — беспрерывные вопли, словно перебранка на карнавале или хриплый вой, похожий на рев тромбона, который часами вырывается из широко открытого рта. Что до Купо, то он выл, как пес, которому перебили лапу. Словом, оркестр, валяй громче! Кавалеры, приглашайте дам!

— Господи боже, что это с ним?.. Что с ним такое? — повторяла Жервеза в ужасе.

Студент-медик, толстый розовощекий блондин в белом халате, спокойно сидел на стуле и что-то записывал в тетрадь. Случай был любопытный, и студент не отходил от больного.

— Побудьте здесь немного, если хотите, — сказал он прачке. — Но стойте тихо… Попробуйте заговорить с ним, только вряд ли он вас узнает.

В самом деле, Купо, казалось, даже не заметил жены. Она плохо разглядела его вначале — так сильно он дергался. Но когда она посмотрела на больного вблизи, сердце у нее упало. Возможно ли, чтобы у ее мужа было такое страшное лицо, налившиеся кровью глаза и запекшиеся губы? Если бы Жервезе не сказали, что это Купо, она б его не узнала. К тому же непонятно, почему он все время строил гримасы: кривил рожу, морщил нос, втягивал щеки — не лицо, а звериная морда. Он был так разгорячен, что от него шел пар, кожа блестела, как лакированная, а пот катился градом. И, несмотря на эту шутовскую пляску, чувствовалось, что ему плохо, голова у него отяжелела, а руки и ноги болят.

Жервеза подошла к студенту-медику, который выстукивал пальцами какой-то мотив на спинке стула.

— Скажите, сударь, на этот раз он серьезно болен?

Тот молча кивнул головой.

— Скажите, что это он болтает? Слышите?

— Он говорит о том, что ему мерещится, — прошептал молодой человек. — Тише, не мешайте мне слушать.

Купо что-то бормотал прерывающимся голосом. Однако в его глазах прыгали веселые огоньки. Он вертел головой и расхаживал по палате, словно гуляя в Венсенском лесу.

— До чего же здесь занятно, до чего шикарно… — говорил он сам с собой. — Кругом балаганы, как на ярмарке. И музыка задорная! Ну и гулянка, пир горой! Они там прямо на голове ходят. А, вот и иллюминация! Красные шары поднимаются, летят все выше!.. Ой-ой, сколько фонариков под деревьями!.. Хорошо здесь! Вода брызжет повсюду, фонтаны, водопады… Вода поет, как детишки в церкви… А фонтаны-то, загляденье!

Он вытягивал шею, словно прислушивался к тихому журчанью воды, и с удовольствием вдыхал воздух, наслаждаясь свежей водяной пылью воображаемых фонтанов. Но лицо его постепенно менялось, и вскоре на нем отразился ужас. Он согнулся и стал быстро бегать вокруг палаты, глухо бормоча угрозы.

— Опять здесь эта шайка!.. Так я и знал… Молчать, сволочи! Смеяться надо мной вздумали?! Это назло мне вы пируете и орете со своими шлюхами… Я вас изничтожу в вашем балагане!.. Оставьте меня в покое, черти окаянные!

Он сжал кулаки, потом хрипло вскрикнул и побежал еще быстрее, пригнувшись к самому полу. Зубы у него стучали от безумного страха.

— Хотите, чтоб я утонул? Нет, я не брошусь в реку!.. — бормотал он, заикаясь. — Напустили тут воды… Нет, я не брошусь!

Водопады отступали при его приближении и надвигались, когда он пятился. Вдруг он тупо огляделся и прошептал еле слышно:

— Вот так штука, они подкупили врачей — все против меня!

— Я ухожу, сударь, до свиданья! — сказала Жервеза студенту-медику. — Сил моих больше нет, приду в другой раз.

Она и вправду вся побелела. Купо, потный, измученный, все так же скакал от окна к матрацу, от матраца к окну. Тут Жервеза убежала. И хотя она стрелой неслась по лестнице, отчаянные вопли мужа преследовали ее до самого низа. Боже мой, как хорошо на улице! Наконец-то можно вздохнуть.