Эмиль Золя - Западня

Его крики перешли в хриплые стоны. Теперь он бессвязно шептал что-то, на губах выступила пена, по подбородку текла слюна. Врач тер себе переносицу, видно, это был привычный жест, когда он имел дело с тяжелобольным. Он повернулся к студенту и спросил вполголоса:

— Температура все та же? Сорок?

— Да, сударь.

Врач недовольно скривил губы. Он задержался еще минуты на две, не спуская глаз с Купо. Затем пожал плечами и добавил:

— То же лечение: бульон, молоко, лимонад, слабый раствор хинина… Не отходите от больного и, в случае чего, вызовите меня.

Он вышел. Жервеза последовала за ним, ей хотелось спросить, есть ли еще надежда. Но врач до того важно шествовал по коридору, что она не осмелилась к нему подойти. Она еще немного потопталась на месте, боясь вернуться в палату. Ей и так пришлось натерпеться страху. Тут она снова услышала крик Купо: он опять жаловался, будто от лимонада разит водкой. И, не выдержав, она убежала: довольно с нее на сегодня. На улице грохотали экипажи, цокали копыта лошадей, и Жервезе чудилось, что все умалишенные из больницы святой Анны гонятся за ней по пятам. Да еще этот врач пригрозил ей! Право, похоже, что она уже подцепила болезнь Купо.

Боши и другие соседи, конечно, ждали ее в доме на улице Гут-д’Ор. Едва она показалась в подворотне, как ее зазвали в привратницкую. Ну как? Папаша Купо еще жив? Господи, ну да, еще жив. Бош был поражен и явно недоволен этой вестью: он побился об заклад на литр вина, что Купо не дотянет до вечера. Неужто он жив? Все изумлялись и хлопали себя по ляжкам. Ну и силища! Г-жа Лорийе сосчитала, сколько часов длится припадок: тридцать шесть плюс двадцать четыре — шестьдесят часов! Молодчина! Шестьдесят часов подряд горланит и дрыгает ногами! Виданное ли это дело? Но Бош был раздосадован проигранным пари и стал придирчиво расспрашивать Жервезу, вполне ли она уверена в том, что после ее ухода Купо не окочурился. Нет, быть этого не может, он слишком здорово прыгал! Тогда Бош попросил, чтобы Жервеза еще раз показала, как дергается Купо. Да, да, еще разочек, все очень просят! Уж очень хочется посмотреть, тем более что ради этого пришли две соседки, которые не видали вчерашнего представления. Привратник потребовал, чтобы все расступились, и зрители, сгорая от любопытства, освободили середину комнаты; теперь они стояли плотным кольцом и нетерпеливо подталкивали друг друга локтями. А Жервеза все ниже опускала голову. Право, она боится, что сама заболеет. Однако, желая показать, что она не ломается, прачка легонько подпрыгнула два или три раза; но вид у нее стал какой-то чудной и она отошла к стене: честное слово, она не в силах! Зрители были разочарованы: какая жалость, вчера она превосходно изображала Купо. Но коли она не может, ничего не поделаешь! И, воспользовавшись тем, что Виржини ушла, компания принялась горячо обсуждать дела Пуассонов, сразу позабыв о Купо. У Виржини творится невесть что: вчера приходил судебный пристав описывать имущество, полицейскому теперь не удержаться на своем посту. Что до Лантье, то этот пройдоха уже обхаживает официантку из соседнего ресторана, пышную женщину, которая собирается открыть торговлю потрохами. Потеха, да и только! Вместо конфет в лавке теперь появятся потроха — уж конечно это посытнее сластей! Но до чего же смешон во всей этой истории Пуассон! Мыслимое ли дело, чтобы полицейский, который обязан все подмечать, был таким дураком у себя дома! Вдруг все умолкли, заметив, что Жервеза, на которую перестали обращать внимание, пытается потихоньку передразнивать Купо, дергаясь всем телом в углу комнаты. Браво! Это как раз то, что нужно, большего от нее и не требуют! Но тут Жервеза замерла на месте, уставившись в одну точку, — казалось, она пробудилась от тяжелого сна. Затем торопливо направилась к двери. Счастливо оставаться всей честной компании! Она попробует дома уснуть.

На другой день, как обычно, Жервеза в двенадцать часов ушла в больницу. Когда она проходила мимо привратницкой, Боши пожелали ей удачи. На этот раз даже больничный коридор дрожал от рева и топота Купо. Еще поднимаясь по лестнице, Жервеза слышала, как он вопил:

— Клопы, да сколько их!.. Суньтесь только, попробуйте, я всех вас передавлю!.. А, они хотят меня загрызть! Ой, клопы!.. Погодите, не на таковского напали! Назад, убирайтесь к черту!

Жервеза задержалась на минуту перед дверью. Казалось, Купо сражается с целой армией. Войдя в палату, она увидела, что дела совсем плохи. Муж походил на буйнопомешанного, сбежавшего из Шарантона. Он бесновался посреди палаты, колотил себя кулаками, бил по стенам, по полу, кувыркался, вскакивал, наносил удары в пустоту; он пытался отворить окно, прятался, защищался, звал на помощь, сам себе отвечал, и все это без передышки, а вид у него был затравленный, словно его преследовала тьма-тьмущая врагов. Затем Жервеза поняла, что он воображает, будто стоит на крыше и кроет ее железом. Он надувал щеки, точно это были мехи, орудовал паяльником, вставал на колени и проводил большим пальцем по краям тюфяка, принимая его за лист железа. Да, перед смертью он вспомнил свое ремесло; и если он орал благим матом и катался, цепляясь за карниз, то все это потому, что какие-то прохвосты мешали ему работать как следует. На всех соседних крышах сидели бездельники и насмехались над ним. Эти мерзавцы напустили на него полчища крыс. Проклятые зверюшки, они мерещились ему повсюду! Сколько он ни уничтожал их, изо всех сил топоча ногами, появлялись новые и новые; вся крыша была черна от крыс. А тут еще пауки! Он подтягивал штаны и бил себя, стараясь раздавить огромных насекомых, которые бегали по его голому телу. Проклятье! Он никогда не справится с работой, его хотят погубить, хозяин отправит его в Мазас и посадит за решетку. Тут он заторопился, ему показалось, что в животе у него пыхтит паровая машина; он широко открыл рот, из которого пошел густой нар, клубы его наполнили палату и повалили из окна; продолжая пыхтеть, Купо, согнувшись, глядел на улицу, и ему чудилось, что столб дыма растет, поднимается в небо и закрывает солнце.

— Ого! — вдруг закричал он. — Да здесь вся банда с проспекта Клиньянкур! Они нацепили медвежьи шкуры с бубенцами…

Он продолжал сидеть на корточках перед окном, словно разглядывая с крыши праздничную процессию, идущую по улице.

— Вот львы и пантеры скачут, корчат рожи… Ребятишки вырядились собаками и кошками… И дылда Клеманс здесь, все ее космы в перьях. Ах черт, грохнулась посреди улицы, все хозяйство наружу! Послушай, козочка, мы могли бы столковаться… Не смейте ее хватать, шпики проклятые!.. Не стреляйте, черт возьми! Не стреляйте…

Купо кричал все громче, в его хриплом голосе слышался ужас, он пригибался к полу, твердя, что полицейские и солдаты столпились внизу и целятся в него. Из стены торчало дуло пистолета, направленное ему прямо в грудь. Все эти люди пришли, чтобы отнять у него девку.

— Не стреляйте, черт побери, не стреляйте!..

Вокруг него стали рушиться дома, и он вопил и стучал, изображая грохот падающих стен. Потом все разлетелось, все исчезло. Но у него не было времени передохнуть, новые картины проносились перед глазами, сменяясь с поразительной быстротой. Мучительное желание говорить не покидало его, слова сами рвались наружу, язык заплетался, в горле клокотало. Он все больше повышал голос.

— Ба, да это ты? Здравствуй!.. Ну, брось шутки шутить! Не щекочи меня волосами.

Он проводил рукой по лицу, дул на воображаемые волосы, чтобы они не лезли ему в рот.

— Кого вы видите? — спросил студент-медик.

— Ясное дело, жену!

Но он смотрел на стену, повернувшись к Жервезе спиной.

У Жервезы душа ушла в пятки, и она тоже уставилась на стену, ища там самое себя. А Купо все болтал:

— Зубы-то мне не заговаривай… Не хочу я, чтобы меня привязывали… Ишь ты, разоделась, шикарное платье нацепила. Откуда у тебя этот наряд, стерва? Где хвостом вертела, потаскуха? Погоди, я с тобой разделаюсь!.. А, ты прячешь за юбкой своего хахаля! Кто он такой? Посторонись, дай я погляжу. Будьте вы прокляты, это опять он!

И Купо с размаху ударился головой о стену, но толстая обивка смягчила удар. Слышно было только, как больной с глухим шумом свалился на матрац.

— Кого вы видите? — опять спросил студент.

— Шляпника! Шляпника! — заорал Купо.

Молодой человек стал расспрашивать Жервезу, но она пролепетала в ответ что-то невнятное; эта сцена напоминала ей самые тяжелые минуты ее жизни. А кровельщик вовсю работал кулаками.

— Ну-ка, выходи один на один, приятель! Пора нам с тобой расквитаться! А, ты заявился с этой гнидой под ручку, при всех смеешься надо мной! Задушу, задушу голыми руками, да, да!.. Брось бахвалиться… Получай по морде! Бей его, бей его, бей!..

Он бил кулаками по воздуху. Ярость обуяла его. Пятясь, он наткнулся на стену и вообразил, что противник напал на него сзади. Он обернулся и принялся неистово колотить по стене. Он прыгал, бросался из угла в угол, налетая на мнимого врага животом, боком, плечом, катался по полу и опять вскакивал на ноги. Кости у него трещали, тело шмякалось на пол, как узел мокрого белья. И все это с дикими угрозами, свирепыми гортанными криками. Но, как видно, борьба оборачивалась не в его пользу: дыхание Купо участилось, глаза вылезли на лоб, и понемногу на него напал детский страх.