Эмиль Золя - Западня

— Спасите, убивают!.. Убирайтесь вы оба! Ах, сволочи, они еще насмехаются надо мной! Теперь эта шлюха повалилась вверх тормашками. Так и есть… Мерзавец, да он убивает ее! Отрезал ей одну подпорку, другая лежит на земле, брюхо распорото, кровь так и хлещет… Боже мой, боже мой!..

Страшный, всклокоченный, весь в поту, он пятился, отчаянно размахивал руками, как будто отгоняя чудовищное видение. Вдруг он пронзительно вскрикнул раз, другой и, оступившись, рухнул навзничь на матрац.

— Сударь, сударь, что с ним? Он умер? — спросила Жервеза, стиснув руки.

Студент-медик подошел к Купо и перетащил его на середину матраца. Нет, больной не умер. Его разули; босые ноги лежали рядышком и быстро дергались, как бы отбивая такт.

В эту минуту вошел врач. Он привел с собой двух коллег — тощего и тучного, которые, как и он, были при орденах. Все трое наклонились и, не говоря ни слова, стали разглядывать больного, затем вполголоса быстро заговорили между собой. Они раздели Купо до пояса, и, встав на цыпочки, Жервеза увидела голое тело мужа. Дрожь перешла теперь с конечностей на все туловище: оно тоже дергалось в дикой пляске. Ну, дальше ехать некуда! Он весь сотрясался, точно в приступе бурного веселья, бока раздувались, как мехи, а брюхо чуть не лопалось от безмолвного хохота. Да, каждая клеточка на теле трепыхалась! Мускулы сжимались и разжимались, кожа дрожала как на барабане, волосы на груди шевелились и вставали дыбом. Словом, это был последний танец, как бы заключительный галоп, когда, с наступлением утра, все танцующие берутся за руки и пляшут, притоптывая каблуками.

— Он заснул, — прошептал главный врач и указал своим коллегам на лицо больного.

Глаза Купо были закрыты, но все лицо судорожно подергивалось. Во сне он был еще ужаснее: обессиленный, с отвисшей нижней челюстью, похожий на мертвеца, которого и в могиле преследуют кошмары. Но тут врачи обратили внимание на его ноги и с интересом склонились над больным. Ноги продолжали дергаться. И хотя Купо спал, его ноги плясали. Сам хозяин мог храпеть сколько его душе угодно, это их нисколько не касалось: они делали свое дело и танцевали так же, как раньше, не медленнее, не быстрее. Настоящие механические ноги, которые дрыгают несмотря ни на что, стоит только их завести.

Жервеза увидела, что врачи ощупывают ее мужа, и ей тоже захотелось его потрогать. Она тихонько подошла к больному, приложила руку к его плечу и на минуту замерла. Господи, что это делается у него внутри? Там все содрогается, кажется, кости и те прыгают. Дрожь появляется неизвестно откуда и волной проходит под кожей. Слегка надавив на тело рукой, Жервеза почувствовала, что все оно трепещет от боли. По нему пробегает легкая судорога, точно рябь, которую гонит ветер по поверхности реки, но внутри, видно, творится что-то страшное. Да, там идет дьявольская работа, как будто крот роется в глубине. Проклятое зелье «Западни» пропитало все тело Купо и скоро доведет свою работу до конца: разъест, разрушит свою жертву, и пьяница, извиваясь и корчась, отправится на тот свет.

Врачи ушли. Через час Жервеза, которая осталась подле мужа со студентом-медиком, повторила шепотом:

— Сударь, сударь, что с ним? Он умер?

Но молодой человек, пристально наблюдавший за конечностями умирающего, отрицательно покачал головой. Голые ноги все еще плясали. Они были не очень чистые, с длинными черными ногтями. Время шло. Вдруг ноги вытянулись и застыли. Тогда студент обернулся к Жервезе и сказал:

— Кончено.

Только смерть остановила эту страшную пляску.

Вернувшись на улицу Гут-д’Ор, Жервеза застала у Бошей кучу взволнованных кумушек, которые тараторили без умолку. Прачка подумала сперва, что они ждут ее, как и накануне, чтобы узнать новости о Купо.

— Скапутился, — спокойно сказала она, открывая дверь. Лицо у нее было измученное, отупевшее.

Но никто ее не слушал. Весь дом был в волнении. Ну и дела! Пуассон подкараулил свою жену с Лантье. Точно еще ничего не было известно — каждый рассказывал историю на свой лад. Словом, Пуассон свалился нм как снег на голову в ту минуту, когда они его совсем не ждали. Кое-какие подробности дамы передавали друг другу шепотом, поджав губы. Такое зрелище даже невозмутимого Пуассона вывело из себя. Этот молчаливый человек, который всегда ходил навытяжку, словно аршин проглотил, принялся реветь и метаться, как тигр. Потом все смолкло. Лантье, как видно, объяснился с мужем. Но все равно так дальше продолжаться не может. И Бош объявил, что официантка из соседнего ресторана решила снять лавочку Виржини и открыть в ней торговлю потрохами: пройдоха Лантье обожает потроха.

Увидев, что в привратницкую пришли г-жа Лорийе и г-жа Лера, Жервеза вяло повторила:

— Скапутился… Боже мой, ведь он целых четыре дня вопил и бесновался…

Тогда обеим сестрам ничего не осталось, как вытащить носовые платки. У Купо было много недостатков, что и говорить, но он все же их родной брат. Бош пожал плечами и заявил громогласно:

— Ба, подумаешь, одним пьяницей на свете меньше!

Отныне Жервеза стала часто забываться, и соседи потешались, глядя, как она изображает Купо. Просить ее уже не приходилось, она охотно давала представление: дергала руками и ногами и вскрикивала, сама того не замечая. Видно, она заразилась этим в больнице святой Анны: слишком долго глядела там на мужа. Но Жервезе не повезло, она не подохла так скоро, как Купо. Она только дергалась с обезьяньими ужимками, и мальчишки на улице швыряли в нее кочерыжками.

Жервеза влачила жалкое существование. Она опускалась все ниже, терпела последние унижения, медленно умирала от голода. Едва у нее в кармане появлялось четыре су, она их пропивала и возвращалась домой пьяным-пьяна. Соседи поручали ей самую грязную работу. Однажды они побились об заклад, что Жервеза побрезгует съесть какую-то пакость, но за десять су она ее съела. Г-н Мареско решил выгнать ее из комнаты на седьмом этаже. И так как дедушка Брю умер, домовладелец разрешил Жервезе занять его конуру под лестницей. Теперь она ютилась в этой дыре и, лежа на гнилой соломе, щелкала зубами от голода и холода. Как видно, земля не принимала ее. Она стала вовсе слабоумной, и ей даже в голову не приходило, что можно выброситься из окна во двор и покончить с жизнью раз и навсегда. Смерть все ближе подкрадывалась к ней, понемногу отнимала силы, но ей было суждено дотащиться до конца той проклятой дорожки, на которую она вступила. Никто так и не узнал, отчего она умерла. Поговаривали о лихорадке. На самом деле она погибла от нищеты, от грязи, от усталости — от тяжести своей загубленной жизни. Она сдохла потому, что совсем оскотинилась, как уверяли Лорийе. Однажды утром жильцы заметили, что в коридоре чем-то воняет, и вспомнили, что дня два не видели Жервезы; они открыли дверь каморки и обнаружили уже разлагающийся труп.

Забрать Жервезу пришел сам дядя Базуж с гробом для бедняков под мышкой. В тот день он хлебнул лишнего, но был весел и балагурил, как всегда. Он сразу узнал свою соседку и, принявшись за дело, пустился в рассуждения.

— Все мы там будем… Не к чему толкаться, места хватит для всех… Да и глупо спешить: тише едешь, дальше будешь. Я всегда рад услужить людям. Но одни согласны, другие упираются. Попробуй-ка всех уважить… Вот она, к примеру, сперва не хотела, а потом захотела. Тогда ей пришлось обождать… Ну, а теперь все в порядке, и, право, она не прогадала! А ну-ка, давай веселей!

И, обхватив Жервезу своими черными лапищами, дядя Базуж расчувствовался; он бережно поднял эту женщину, которая так давно стремилась к нему. Затем по-отечески ласково уложил ее в гроб и пробормотал, икая:

— Знаешь… Послушай… Ведь это я, Биби Весельчак, Утешитель Дам… Ты счастлива теперь. Спи, моя хорошая, баюшки-баю!

Замысел романа «Западня», посвященного жизни рабочих и ремесленников, возник у Золя в самом начале его работы над «Ругон-Маккарами». В архиве писателя сохранился первоначальный список десяти романов серии, и среди них мы находим упоминание о «рабочем романе». В плане, представленном в 1869 году издателю А. Лакруа, дана уже развернутая характеристика произведения, в котором Золя собирался рассказать историю одной рабочей семьи:

«Рамка одного романа — рабочий мир; герой — Луи Дюваль, женатый на дочери Бергасса, Лауре. Картина жизни рабочей четы в наше время, безвестная и глубокая драма постепенной физической и духовной деградации парижского рабочего под пагубным влиянием среды, застав и кабаков. Только искренность может оживить мощной жизнью этот роман. Рабочих, как и солдат, изображали доныне в совершенно ложном свете. Было бы мужественно — сказать правду и открытым изображением фактов потребовать воздуха, света и образования для низших классов».

С жизнью рабочих кварталов Золя познакомился в трудные годы своей молодости. Несколько лет он жил на улице Сен-Жак, в доме, населенном беднотой. Воспоминания юности, несомненно, помогли Золя во время работы над «Западней», при описании дома на улице Гут-д’Ор.