Сергей Булыга - Тюрем-тюремок

Но, как потом оказалось, не надолго. Ибо опять зимой, опять под Новый год, царь Петр в лес пошел, как будто бы за елкой, а сам опять – к Бабе Яге и ну опять рубить окно в Европу! И прорубил, и сиганул, неделю его не было, а после вернулся опухший, небритый, розыск устроил, кого надо наказал – и снова потекла жизнь, потекла. Тишь, скукота, поборы, войны всякие, все ждут зимы…

И так с тех пор и повелось: как Новый Год, так он в окно, а дома веселятся все, ликуют, и каждый раз надеются, авось царь больше не вернется. Но возвращался, да. И все равно – вот до чего слепа она, вера народная! – каждый раз под Новый Год как сядут люди за стол да как начнут часы бить полночь, то первым делом все загадывают, чтоб…

Ну да чего я вам об этом рассказываю? Вы все это не хуже меня знаете.

Одна ворона раздобыла где-то сыр. Я знаю, где, но не скажу, не то вороне мало не покажется. Ну вот, раздобыла она сыр, большой кусок, очень тяжелый, она с ним даже взлететь не могла. И потащила его по земле. Тащит она его, тащит. Затащила в лес. И там, только присела отдохнуть, как видит – бежит к ней лиса. Испугалась ворона, полезла на дерево. Тяжело ей с этим сыром было, но залезла. Тут как раз подбегает под то дерево лиса и говорит:

– Ворона, отдай сыр.

– Не отдам.

– А вот я людей позову.

– Зови.

Лиса, конечно, не зовет, знает, что люди этот сыр сразу себе заберут. Что делать? Стала лиса в ворону камнями кидать – не попадает. Тогда стала она дерево раскачивать – не раскачивается.

– Ладно, – говорит лиса, – подавись ты этим сыром, – и убежала.

Обрадовалась ворона, уселась поудобнее и начала сыр этот большими кусками есть и не давиться. Ей хорошо! А после…

О! Видит она – опять бежит лиса. И пилу с собой несет. Испугалась ворона, дрожит. А лиса прибежала под дерево и говорит:

– Ворона, ворона, а у меня пила. Отдай сыр подобру-поздорову, иначе хуже будет.

Ворона молчит. Тогда стала лиса дерево пилить. А ворона по ветке скачет. Лиса пилит, пилит. Ворона скачет, скачет. Лиса пилит, пилит, ворона скачет, скачет. Пилит, пилит, скачет, скачет. Притомилась лиса, спрашивает:

– Ты чего скачешь?

– От страху.

– Ну-ну, скачи!

И опять лиса дерево пилит, опять ворона по ветке скачет. Но не от страху она скачет, а от мудрости! Лиса пилила дерево, пилила, ворона скакала, скакала, а после дерево перепилилось, затрещало, зашаталось, упало и придавило лису насовсем. Соскочила ворона на землю, на лису посмотрела, кусок сыру откусила, пожевала, выплюнула и говорит:

– Вот так! У сильного всегда бессильный виноват.

И это правда.

Вот как-то обманула мужика лиса, украла у него целый мешок свежей рыбы, сидит прямо на дороге и ест. Бежит мимо голодный волк, увидел лису и говорит:

– Эй, рыжая! Ленин сказал: надо делиться.

А лиса ему в ответ:

– А Сталин говорил: надо свое иметь! – и дальше чавкает.

Тогда волк так:

– Ну, ладно. Дай хоть объедков поглодать.

А лиса:

– Иди, сам налови.

– А как я наловлю?

– А как и я. Пошла, хвост в прорубь сунула, вот рыбка на хвост и позарилась. А ты что, без хвоста, что ли?

Волк не проверил, говорит:

– Гонишь, лиса!

– Нет, не гоню. Вот, пасть порвать, все правда. Иди, иди, позорник! Сам добывай, а то все на чужое заришься.

Ну, волк и пошел. Пришел на реку, сел на лед, сунул хвост в прорубь, ждет и думает: если лиса опять его обула, ну он тогда ее попишет, ох, попишет! Но ждет пока. Ждет. Ждет. А после…

О! Клюет! Волк сразу даже не поверил! А после – х-ха! – хвост выдернул! И видит…

А на хвосте у него ма-аленькая рыбка болтается. Но не простая – золотая. Во! Волк хвать ее и только думал заглотить…

Как вдруг эта самая золотая рыбка говорит ему звериным, волчьим голосом:

– Не ешь меня, друган, пусти на волю! А я тогда любое твое желание выполню. Вот, хочешь, стаффордширом тебя сделаю, будешь в частном сыске служить, дурную пайку получать, грызть кого хочешь, рвать! А хочешь, вообще…

– Э, нет! – волк говорит. – Я вольный зверь, мне этого не надо. Но если ты такая ушлая, то сделай так, чтобы я всегда мог столько рыбы взять, сколько хочу. По костям?

– По костям!

Ну, волк и бросил эту рыбку в воду. Он, волк, на золото не зарился, зачем оно ему в лесу?!

И правильно! Только эта рыбка в прорубь занырнула, как выныривает оттудова удочка. Ну, с виду она так, кривая, из орешины, и вместо лески у нее конский волос, и вместо поплавка рыбий пузырь, крючок – ржавый сапожный гвоздь, и без наживки, конечно. Эх, думает волк, оплошал! Но все-таки, на всякий случай, забросил эту удочку…

И сразу клюнуло! Волк х-ха! – подсек – карась. Еще закинул, дернул – лещ. Еще – налим. Еще – сазан. Потом кета, потом чавыча, омуль, шпрота, угорь, сардина, тунец. О! Ого-го! Ну, в общем, натаскал волк целую кучу всякой рыбы, нажрался от пуза, лег, спит. Проснулся, снова порыбачил, снова спит.

Ну, и пошло оно! Чуть что, зимой ли, летом ли, волк шасть на реку, рыбы натягает и насытится. А с прежним своим дерзким храбрым ремеслом он напрочь завязал, на третий год его и с картотеки сняли, а потом и вообще в «Красную книгу» зачислили – это у них как будто бы тебя короновали, ты в законе. Во! Тоже по-своему неплохо.

А что лиса? А то! Ходила она потом на ту реку, ходила, золотую рыбку ловила, ловила… Пока ее саму не взяли, да. Теперь она у лесниковой бабы на плечах висит, молчит. Вот до чего порой зависть доводит!

Ну, главный этот, коронованный, круто однажды опечалился. Три дня мочил по-черному, буянил, а после все же вышел из винта, маленько успокоился и повелел, чтобы пришел к нему Колян-стрелок. Пришел Колян. Главный ему и говорит:

– Иди и приведи мне Марью Моревну. Есть, говорят, одна такая. Иди, сказал!

А больше ничего не объяснил. Вернулся Колян-стрелок к себе домой, сел за стол, закручинился. Сначала один пузырь закручинил, после второй и третий, и только после просветлел. Пушку достал, разобрал, смазал, собрал, опять под мышку сунул, встал, фугасок по карманам насовал и пошел куда глаза глядят.

Шел, шел и в лес пришел. Дальше пошел. Шел, шел, видит – избушка на цыплячьих тонких ножках. Свистнул, гикнул Колян, избушка испугалась, повернулась к лесу задом, к нему передом, присела и дверь распахнула. Но Колян-стрелок, он непростой. Фугаску из кармана достает, чеку долой – и бросил в дверь. Загудело в избушке, загремело, стекла посыпались, дым из окон повалил, а после это дело унялось, закукарекала избушка, закудахтала и села на брюхо.

Тогда Колян вошел. Смотрит – сидит на печи Баба Яга, на ней завидный хромовый прикид и сапоги тоже офицерские, курит Баба Яга папиросу, на пол поплевывает, на гостя презрительно поглядывает, молчит, молчит, а после говорит:

– Чего, Колян-стрелок, пожаловал? Дело пытаешь или от дела линяешь?

Колян ей честно отвечает: так, мол, и так, бабушка, послал меня главный по Марью, но вот только где мне эту фрю искать, я не знаю.

Баба Яга молчит. Хотел было Колян пушку достать, да передумал. Достал пузырь. Тут Баба Яга носом туда-сюда повела, понюхала, понюхала, обрадовалась, говорит:

– Фу-фу! Русским духом запахло!

И тотчас спрыгнула с печи, собрала того-сего на стол, дорогого гостя усадила, и принялись они пировать. Вот, значит, пируют они, закусывают, Баба Яга пузырь нахваливает. А после говорит:

– Ох, жалко мне тебя, Колян-стрелок! Ну да ладно, отговаривать не стану. Но зато даю совет! Нынче Марья Моревна с Кощеем снюхалась, там ее и ищи – у него.

– А где это?

– А там, на берегу, на Лукоморье. Там еще дуб такой стоит, а на дубе сундук на цепях, а в сундуке… Нет, дальше я тебе, Колян-стрелок, не советчица, дальше ты сам решай, по совести.

И больше ничего она ему не объяснила! А Колян, он же и второй, и третий пузырь доставал, а после даже пушкой клацал – бесполезно. Вот какая она вредная, эта нечистая сила. И ладно! Хорошо еще, что хоть сказала, как идти, короткую дорогу указала. А потом в баньке Коляна попарила, на пуховую перину уложила, а наутро чуть свет разбудила, опохмелила и до самой нижней ступеньки крыльца проводила. Пошел Колян.

Шел, шел, пришел на берег моря. Видит – и точно дуб, и точно на ветвях сундук висит. Броня! Фугаску кинешь, можешь все испортить, а пулей это дело не пробить… А пробивать и не надо! Колян пушку достал, прицелился – и прямо в замочную скважину бац! Сундук и раскрылся. Из него заяц выскочил, упал на землю, подскочил и побежал. А Колян его х-ха! От зайца – клочья, а из клочьев – утка! И мах-мах-мах – пошла наверх! Он утку клац, от утки перья во все стороны! Ну, и еще яйцо. Он и яйцо навскидку взял, желток налево, а белок направо и… О, еще игла! И он тогда иглу вжик в самый носик! Носик обстриг, а из него, из носика уже… Ф-р-р-р! Ф-р-р-р! Это уже сама Марья Моревна летит, порхает, ночной рубашкой как крыльями машет. Колян и эту Марью бэмц, Марья как камень воду! И…

О! А! Ы! Колян пушку в песок, а сам за голову схватился. Вот, блин, бывает же, он думает, да что я, блин, да…