Сергей Булыга - Тюрем-тюремок

– Ну, я бы рад, мне твой Большой Петро как дважды брат, но это, знаешь, мы с Кротом… Короче: вот Крот мне два кулька отгрузит, и я тогда могу. Гони к Кроту.

Погнала. Пригнала и опять расквохтались. А Крот, он что, он слепой, его на нюни не возьмешь, он их не видит. И он ей так:

– Дело, конечно, доброе, Большого отдавать негоже, Большой, он за меня две ходки сделал. Но, понимаешь, тут такая смазь…

В общем, от этого Крота она намылилась до этого… ну, как его… ну, в натуре, много еще чего было, не буду все подряд рассказывать, а сразу скажу так: на девятой уже точке Квочка поднесла Мишане стопочку, Мишаня это дело ковырнул и сразу просветлел, вспомнил, где ключ лежит, нашел его, отдал, и Квочка с тем ключом погнала к Серому, а Серый тем ключом открыл шуфлядку, достал оттудова…

Ну, и покатилось оно, покатилось – уже в другую сторону, в обратную – и докатилось опять до Хорька, Хорек вспотел, но отжалел-таки все сорок штук, не обсчитал даже, и Квочка сразу в тачку, по газам, везде на красный свет, приехала, и скок-поскок через свою побитую братву (братву еще не прибирали), потом наверх да на второй этаж, и там…

А там в яму, к Большому, ее не пускают. Еще орут:

– А ты чего пришла?!

– Как я чего? Вот, принесла. Все сорок штук. Считайте!

Старший Боб взял, посчитал, нахмурился, опять пересчитал, тяжко вздохнул, опять пошел шуршать. Шуршал, шуршал, три штуки отшуршал, ей отдает и говорит:

– А это взад. Бери.

Она:

– С чего это?

А он:

– С того, что опоздала, вот с чего. Петро ждал, ждал тебя, а срок пришел – и подавился. Так что теперь… Вот, соболезнуем. По совести? Так, нет?

Она молчит. А что ей было говорить? Их, этих Бобов, сколько, пятеро? А сколько штук? Три? Вот где арифметика! Вот где подлючая семья, жлобы и это самое, ну, знаете, а чем это…

Молчу! Молчу! Молчу!

А вот еще в одном царстве-государстве жил некий папа коронованный, и было у него три сына. Были они, были, росли, росли, в силу входили, а после папа как-то говорит:

– Хорош за папой жировать, пора вам свое дело заводить.

А сыновья:

– Какое?

– А такое. На наших дальних рубежах, на хлебном месте, на Калинковичем Мосту, объявился чудо-юдо Змей Сгорыныч. Никому он там свободного провозу не дает, у всех товары отбирает, а кто ему смеет перечить, того он жжет огнем и насмерть побивает. Надо его, огольца, поучить. Давайте, ехайте.

Поехали они. Сперва, как полагается, поехал старший брат. Ну, на тот бок он чисто переехал, никто его особо не шерстил: отстегнул, сколько надо – и ехай себе. Так что когда старший брат туда валил, он Сгорыныча даже не видел.

И вот, значит, заехал старший брат в чужие царства, понюхался там, покрутился, набрал неслабого товару, что надо сверху положил, что надо где надо припрятал, и двинул обратно. И вот въезжает старший брат на Калинковичий мост. Ночь, мокрый снег, тачка юлит, фары моргают…

Вдруг х-ха! – откуда ни возьмись выскакивает Змей Сгорыныч, пятиглавый, с крыльями. И говорит:

– Ты кто такой?

Ну, старший и представился, не скромничал, папу назвал. Змей это мимо пропустил, интересуется:

– Чего везешь?

Тут старший отвечать не стал, просто дает бумагу, в бумаге все тип-топ, гладко прописано, никак не подкопаешься. А Змей…

Х-ха! Дунул он огнем из всех пяти голов, бумага сразу фр-р-р-р! – и в пепел обернулась. Сжег, падла. Во дает! И говорит еще:

– Бумаги нет. Значит, левый товар. Конфискуем!

Ну, старший брат пыр, мыр… А что? Сгорыныч по закону действует! Короче, ободрали старшего как липку, тачку, и ту прикнокали, а после дали ему под зад и отправили к папе.

Папа нахмурился, но промолчал. Тогда поехал средний брат. Туда легко ушел, там тоже быстро нагрузился, двинул назад, заехал на Калинковичий Мост, Сгорыныч к нему выскочил, стал требовать бумагу, средний ему бумагу дал, Сгорыныч… дыхал, дыхал, дыхал, дыхал – а она не горит! Во средний брат какой! Тогда Сгорыныч говорит:

– А где печать? Печать где круглая?

А средний:

– А вот круглая!

И бэмц его по кумполу! А Змей в ответ! А средний взад! А Змей! А сре… Короче, начали они махаться. Махались они, махались, потом устали и пошли пуляться, потом… Короче, уже развиднелось, и тут Змей говорит:

– Хорош. Надоело. Шабаш!

И тут ка-ак дунет из пяти голов! И средний брат сразу сгорел, скрутился в головешку. Тогда Змей его тачку раскурочил, все товары из нее выгреб, под себя сконфисковал, а после уже взял кувшин живой воды, на среднего плеснул, оживил его и говорит:

– В последний раз шучу. Чтоб больше не совались!

А после бэмц его под зад – и средний прямо к папе полетел. Пустой, конечно же. Папа опять смолчал, но очень, очень хмурился.

Теперь поехал младший брат. Туда его опять никто не останавливал, там тоже быстро крутанулся, едет взад. И вот заехал на Калинковичий Мост, тачку тормознул, дверцу открыл и ждет. Выходит Змей Сгорыныч, говорит:

– Что, добрый молодец, везешь?

А младший:

– Ничего. Пустой гоню.

А Змей:

– Как это так?

– А так. Нет ничего в тех зарубежных царствах-государствах, мы много богаче, сытнее живем.

Ну, Змей тогда, а он глазастый был, еще бы, десять глаз, и говорит:

– А что это у тебя там, на заднем сиденье валяется?

– А это, – младший говорит, – так, кейс, там всяко личное: бритва, щетка, гигиена разная.

– Дозвольте глянуть?

– Глянь.

Ну, Змей тот кейс берет, замочки когтем сковырнул, открыл, а оттудова…

О! Тоже Змей! Тринадцатиголовый! И ну метелить нашего! И заметелил, да! А после и сожрал. Младший ему, тринадцатиголовому:

– Теперь сидеть! Служить!

Тот Змей:

– Есть! – говорит, и козырнул, и сел служить.

А младший к папе двинулся. Приехал, рассказал, как было дело. Папа, конечно, рад. А старшие братья – завидно им, обидно – говорят:

– Змей, это хорошо. А какие товары привез?

А младший:

– А зачем возить? Мне это западло. Вот у меня есть Мост, есть на том Мосту Змей, Змей чего надо сконфискует, мне привезет – и все дела.

– А нам? А мы?

– Что вы? Вы как и все, и ваше тоже сконфискуем. Змей чей? Змей мой. Все ясно?

Старшие молчат. А папа, тот зато смеется. Ох, он был рад так рад! И на этих самых радостях собрал он всю братву и закатил пир горой, и там, на том пиру, сказал, что стар он уже стал, корону с себя снял и младшему отдал, братва на то сказала «Любо!», стал младший коронованный, а старшего да среднего к себе в шестерки взял. Мораль ясна? Вот то-то же!

Посадил дед репку. Ну, не сразу, конечно, а сначала он под нее подкапывался, подкапывался, а после стукнул, брякнул, где надо… И урыли репку, посадили, закопали, а сверху даже унавозили. Дед, конечно, рад – нет больше конкурента, торговля у него лихо пошла, жирует дед, румянится, а репка на нарах сидит, баланду хавает, срок медленно мотается, скучно, обидно ей, вот и катает апелляции. И слушает…

Лопата цок да цок, цок да цок! Это товарищ прокурор дальше копает. Копучий он! И вот копал он, копал, дыбал, дыбал – и надыбал. Стали деда в контору тягать на вопросы, на допросы всякие, на ставки очные, заочные, и потом и вовсе взяли с него подписку о невыезде. Посмурнел дед, осунулся, стали клиенты его стороной обходить, торговля, прямо скажем, валится, а деда всё тягают да тягают, и по почкам ему, и по печени, а он молчит как партизан. И ничего они из него не вытянули!

Тогда взялся прокурор за бабку. Стали бабку в контору тягать, стали ее стращать, козью морду ей показывать. Тягали бабку, тягали, но так ничего из нее и не вытянули. Тогда взялись колоть. Кололи они ее, кололи, но ни на что такое особенное не раскололи, ну разве что только на внучку. Взяли тогда эту внучку, всем отделом на нее навалились…

Не тянется! Озверел тогда товарищ прокурор, взялся за жучку, эту сучку, и стали ей допросы учинять, хвост ей в двери защемлять, уши ей выкручивать, но ничего, кроме самых мелких блох, не выкрутили. Эх, досада!

Но зато эти самые блохи их на кошку и вывели. Стали кошку тягать. Ух, тягали ее! А кошке хоть бы хны, ей это дело вроде даже нравится. Осатанел тогда товарищ прокурор, взял ордер, понятых, пришел к деду на хазу, устроил обер-шмон, всё вывернул, всё взрыл…

И взяли они мышку! Повеселел товарищ прокурор, порозовел. С мышкой чего! С мышкой плёвое дело! Ей только один раз дали послушать, как кошка из соседней камеры мявкнула, так она мигом раскололась, все что надо рассказала, показала, протокол не читая хвостом подмахнула – и сразу загремели, сели: дедка, бабка, внучка, жучка, кошка. А репка вышла на свободу. Довольная, счастливая была – отмазалась! Это потом уже, зимой, в подвале, мышка ей фасон испортила, всю рожу начисто отгрызла.

Вот, был один дед. И была у него баба. А у них вместе была курочка ряба. Эта курочка яйца несла, они те яйца жарили (когда на сале, когда на воде), а после с аппетитом ели.

А однажды снесла та курочка яйцо не простое, а на вид как будто золотое. Удивился дед, взял яйцо, бил его, бил – и не разбил. Тогда стала баба бить. Била, била – тоже не разбила. Обрадовался дед, обрадовалась баба. Яйцо, выходит, точно золотое. Говорят: