Уроки Тамбы. Из дневника Эраста Фандорина за 1878 год - Борис Акунин

Не сосна, не осина, не клен. Желудь должен прожить свою жизнь так, чтобы стать собой — могучим пятисотлетним деревом. Унаги должен был сказать «Я хочу стать собой», а не «Я хочу быть собой». Что за заслуга, что за цель «быть собой»? Вот если ты поставил задачу стать тем, что в тебя заложено, осуществиться сполна — тогда ты живешь правильно. Понял, тупица? Приходи завтра.

Я не очень-то и расстроился. Пусть кулак немного подзаживет.

Сегодня было очень жарко. Перед уроком, как обычно, мы сидели полчаса неподвижно в позе дзадзэн, чтобы «открыть третий глаз», но надо мной вилась назойливая маленькая муха и не давала отключиться от земной суеты. Сенсею-то хоть бы что. Он не раскрыл век, даже когда настырная тварь пристроилась у него на лбу. Я думал, что он ее и не замечает. Но ошибся.

— Какой коан рассказать бы тебе сегодня? — сказал Т., когда мы встали перед чертовым соломенным щитом. — Да вот хоть бы про муху, которая выказывает к тебе такой интерес.

Это было правдой. Маленькая дрянь оставила дзёнина в покое и теперь жужжала исключительно надо мной. Я попробовал ее схватить, но мелкие мухи, как известно, очень проворны.

«Последние дни своей жизни Тамба Четвертый пробыл в параличе. Великого мастера, прошедшего через тысячу опасностей, свалил удар. Он лежал недвижно, не чувствуя тела, и мог только говорить — тихим голосом и еле ворочая языком.

— Как щедра ко мне карма, — сказал он ученикам в первый день недуга. — После долгой счастливой жизни она подарила мне изысканный конец. Я могу завершить свой путь в полном покое. Сегодня я буду вспоминать всё важное, приятное и интересное, случившееся со мной, завтра буду готовиться к переходу на следующий виток Риннэ, а послезавтра на рассвете, дождавшись, когда выглянет солнце, остановлю свое сердце. (Как ты знаешь, мы это умеем).

И вот провел он в блаженных размышлениях два дня. Наступила последняя ночь. Мастер собирался перейти в состояние светлой отрешенности, но над ним вилась муха, и светлая отрешенность никак не приходила.

Подле ложа дежурил монах из милосердного братства Дайгодзи, пользующего больных. Святой отец сначала напевал сутры, потом задремал.

В конце концов дзёнин позвал его.

— Эй, почтенный отче, проснись! Убей муху. Она мешает мне обрести просветление.

Монах пришел в ужас.

— Убить живое существо!? Если хочешь, я могу махать рукой, чтобы отгонять от тебя насекомое.

— Не будь болваном, — прохрипел Тамба Четвертый. — Как я достигну отрешенности, если ты будешь размахивать у меня перед носом своей пятерней?

— Как тебе угодно, сын мой, — поклонился кроткий монах и снова задремал.

А Тамба, скосив глаза на муху, усевшуюся у него на кончике носа, сказал себе: «Вот, я, убивший или обрекший на смерть сотни могущественных людей, не властен над мухой и умру под ее торжествующее жужжание. Какой бесценный урок преподал мне напоследок Всевышний!».

И приказал своему сердцу остановиться. И умер».

— Итак. Что за урок преподал Будда дзёнину напоследок?

Честно говоря, мне было не до коана. Я следил за треклятой мухой, которая мельтешила у меня перед глазами и все время отвратительно жужжала.

Она как раз села на соломенный мат, который мне предстояло пробить. И я ударил со всей возможной быстротой и точностью, чтобы раздавить гадину.

Мой кулак прошел насквозь, через все слои, и я оцарапал себе локоть.

— Молодец, — похвалил Т. — Но в чем урок Будды?

— В том, что муху надо бить, пока она сидит! — буркнул я, с трудом вытаскивая ободранную руку.

— …И пока ты можешь ее прибить, — одобрительно прибавил сенсей. — Хорошо. Стекло разбито. Завтра перейдем на третью ступень».

— Третья ступень называется «Утоньшить душу», — сказал Учитель. — Люди появляются на свет — за исключением очень немногих — с неотесанными, грубыми душами. Многие так потом и живут до смерти, их души остаются тупыми, как дубина. Но тот, кто правильно воспитан, натачивает свою душу до предельной остроты. Душа, достигшая идеальной тонкости, легко проникает через ячейки любой сети, в которую человека ловит карма. Для этого и существует поэзия: она помогает душе обрести тонкость.

— Я что же, буду сочинять стихи? — удивился я.

— Не сочинять — где тебе? Ты будешь их слушать. И раскрывать их истинный смысл. Если получится — значит, твоя душа уже достаточно тонка, чтобы мы могли считать ступень пройденной.

— Трехстишья, да? — спросил я, зная, что японские хокку иногда бывают труднопонятны для того, кто не знает обстоятельств их написания.

— Да, я буду читать тебе стихи, сочиненные Тамбой Седьмым. Он жил в эру Надежной Безопасности, когда Япония из-за долгой безмятежной жизни стала похожа на заросший кувшинками пруд. Работы у «крадущихся» было мало, а досуга много. Тогдашний дзёнин со скуки увлекся стихотворчеством и достиг вершин мастерства. Он написал много хокку и один танка. Его стихи изысканны, но человеку с толстой душой их значение не раскрыть. Готов?

— Готов-то я готов, — ответил я, — однако мне говорили, что всякий волен толковать смысл хокку и танка по-своему. Единого толкования никто не навязывает. Выдающееся стихотворение потому и выдающееся, что допускает много прочтений. Чем мое будет хуже любого другого?

— Потому я и привел тебя сюда, — сказал Т. (Сегодня мы занимались не во дворе, а в зале для тренировок). — Изложив свое толкование стихотворения, ты должен будешь взбежать вверх по стене, оттолкнуться ногой от потолка, перевернуться и приземлиться, сохранив равновесие. Если не получится — значит, твоя догадка неверна.

Стена была в добрых две сажени. Т. учил меня искусству кабэбасири, когда с разбега взбегаешь по вертикальной плоскости, но так высоко — никогда.

Я вздохнул, уже чувствуя, что на этой ступени застряну надолго.

— Слушай не умом — душой, — предупредил учитель.

И продекламировал такое стихотворение:

— Растолкуй-ка, попробуй.

Я задумался, чего делать категорически не следовало.

Почему дождь именно летний — понятно, сказал я себе. Осенью в Японии прекрасная ясная погода, сезон дождей — в начале лета. Поскольку Тамба номер семь считается утонченным поэтом, тут наверняка какая-то сентиментальность. Даже самые свирепые японцы ее обожают.

— Смысл в том, что жизнь печальна, и любые мечты, воспаряющие к небу, заканчиваются слезами, — выдвинул я версию, на мой взгляд весьма тонкую.

Т. жестом предложил мне пробежаться по стене. Я пригнулся, взял хороший старт, оттолкнулся ногой, три раза мелко переступил и с грохотом сверзся вниз,